1. В поисках передовых идей

Я прожил дома примерно месяц, там встретил Новый год и в середине января покинул Фусун. В Гирин прибыл в полдень, по улицам шумно шли прохожие.

Мне казалось неудобным все время расспрашивать дорогу, доставая блокнот с адресами близких друзей отца и перелистывая его ознобшими пальцами. И я заранее запомнил все улицы и адреса, куда мне следовало идти. Оживленный вид крупного города гордился своей длительной историей с первого взгляда, казалось, своей дивностью подавляет меня, жившего лишь в тиши деревни.

Я вышел с перрона. От нахлынувшего волнения не мог двинуться с места. Глаза мои приковало к себе волнующее зрелище преображенного мира, которое звало меня к новой жизни.

В тот день в этом многолюдном городе необыкновенное впечатление произвели на меня торгаши водой: они кишмя кишели на улицах. Даже прохожие, злясь, бурчали себе под нос: «Жить в Гирине стало все туже. Одно время слыл-то он водным городом, даже дебаркадером, а ныне что? Нет и питьевой воды, и снуют вот так торгаши водою».

С первого шага тяжесть городской жизни, где за глоток воды приходится плату отсчитывать на счетах, невидимой рукой Давила мне душу, но я, как бы сопротивляясь этой тяжести, расправив грудь, бодро и энергично шагал в город.

Когда я прошел немного от станции Гирин по улице Чалуцзе, ведущей к сопке Бэйшань, увиделась крепостная стена, которая разделяла город на внутренний и внешний, виднелись и ворота с надписью «Чаоянмынь». Поблизости от них стояли крепостные ворота Синькаймынь. Кроме этих ворот, в Гирине были Бахумынь, Линьцзянмынь, Фусуймынь, Дэшэнмынь, Бэйцзимынь, всего 10 крепостных ворот. В то время эти ворота охраняли войска Чжан Цзосяна. Выветренная местами крепост­ная стена Гирина говорила, что это древний крепостной город.

Я впервые приехал в Гирин, но он показался мне не так уж чуждым. Может быть, оттого ли, что давно мечтал я побывать в нем и здесь много друзей моего отца. В моем блокноте было записано более 10 адресов близких друзей и товарищей моего отца. Их следовало навестить и передать им поклон. О Дон Чжин, Чан Чхоль Хо, Сон Чжон До, Ким Са Хон, Хен Мук Гван (Хен Ик Чхор), Ко Вон Ам, Пак Ги Бэк, Хван Бэк Ха — все они были друзьями моего отца в Гирине, их следовало мне увидеть.

Первый визит я решил нанести О Дон Чжину и направился в его дом, находившийся между улицами Чалуцзе и Шанбуцзе. Собственно говоря, я внутренне напрягался и тревожился: не обидится ли командующий О. Ведь я бросил учиться в училище «Хвасоньисук», куда я поступил по рекомендации друзей отца.

Но О Дон Чжин, как и прежде, радушно относился ко мне. Я ему объяснил, почему бросил учиться в училище и уехал в Гирин. Он помолчал некоторое время, не говоря ни слова, и только с серьезным выражением на лице закивал головой.

— Вот какая неожиданность! Вдруг вот ты и в Гирине. Невольно вспоминается твой отец. И он тоже так неожиданно бросил учиться в Сунсильской средней школе. Тогда это очень огорчало меня. Но позже я подумал, что твой отец был прав. И все-таки я удивляюсь твоей решительности: через шесть месяцев, так скоро, бросить училище и приехать в Гирин! Если Гирин тебе по душе и подходит тебе по твоему идеалу, то гнездись здесь.

Больше он ничего не сказал, выслушав о мотивах моего приезда в Гирин. Действительно, у него было широкое мышление, характерное для таких людей, как он. И я был очень благодарен ему за это.

Но он с сожалением добавил к этому:

— Раз уж ты решил учиться в Гирине, лучше бы взял с собой и семью, переселился бы сюда вместе с матерью и младшими братьями, свил бы себе тут гнездышко...

Когда О Дон Чжин приезжал на похороны моего отца, он не раз предлагал моей матери переселиться в Гирин, где много друзей моего отца. Мать была благодарна за их внимание, но из Фусуна не уехала. Ведь тут, в селе Яндицунь могила отца, можно ли бросить ее и переселиться в Гирин?..

В тот же день О Дон Чжин представил мне своего секретаря Чвэ Иль Чхона. Он гордился им, и потому я имел определенное представление о нем. Этот человек слыл известным литератором в группировке Чоньибу. Эта встреча впоследствии ввела нас в исключительно крепкие товарищеские узы.

Пополудни О Дон Чжин провел меня в «Саньфончжань», чтобы представить меня сторонникам движения за независимость. Среди них были Ким Са Хон, которому Ким Си У написал письменную рекомендацию для меня, и Чан Чхоль Хо, начальник охраны группировки Чоньибу. «Саньфончжань» означает в переводе гостиницу «Саньфон». В Китае гостиницу называют и «чжанем». Кроме Ким Са Хона и Чан Чхоль Хо, в этой гостинице было много и незнакомых мне деятелей движения за независимость.   

Гостиница «Саньфон» вместе с рисоочистительной мельницей «Тайфэнхэ» являлись двумя опорными пунктами, которыми деятели движения за независимость пользовались как местами для ночлега и явок.

И переселенцы из Кореи часто пользовались гостиницей «Саньфон». Хозяином гостиницы был земляк священника Сон Чжон До. Он жил в Чынсане провинции Южный Пхеньан Кореи, по совету священника Сона приехал в Гирин и ведал этой гостиницей. Хотя по вывеске она — гостиница, но больше была похожа на общежитие или дом для сходок.

Расстояние от гостиницы до японского консульства было примерно 100 метров. Мне показалось, не случится ли неприятность с деятелями движения за независимость из-за этой близости, ведь они постоянно приходили в нее, а напротив, рукой подать — японское консульство, это логовище разведывательной деятельности в районе Гирина. Сыщики и полицейские днем с огнем тщились поймать их, протягивая свои щупальца ко всему, что тут есть. Но деятели движения за независимость бывали тут часто, говоря: «Под коптилкой темно». Как это ни странно, но на деле так оно и было. Ни разу не случилось в этой гостинице такого несчастья, как арест патриотов. Поэтому и мы, когда создавали свои организации, часто пользовались этой гостиницей.

Прочитав письменную рекомендацию от Ким Си У, Ким Са Хон, обращаясь ко мне, сказал:    

— Один мой приятель, очень мне близкий, кореец по имени Ким Ган, учительствует в Юйвэньской средней школе. Как ты думаешь? Не хочешь ли учиться там?

По  его словам,  это  была  частная школа,  построенная общественными кругами нового течения, отличалась она самой прогрессивной направленностью в Гирине.

Действительно она слыла школой, широко известной в общественных кругах своей прогрессивной направленностью. Об этой школе не раз писала газета «Цзичан жибао». Еще в 1921 году газета писала, что Юйвэньская средняя школа хотя и бедная в материальном отношении, но отличная по успеваемости и пользуется поддержкой широкой общественности.

В этой школе часто сменялись директора из-за конфликта по вопросам о финансовых средствах и злоупотреблении директором своей должностью. К тому времени, когда я приехал в Гирин, не прошло и несколько дней после вступления Ли Гуанханя в должность директора вместо Чжан Иньсюаня, выходца из Цинлинского университета в Нанкине.

Одна лишь четырехкратная смена директоров говорила о том, как дорожила Юйвэньская средняя школа справедливостью, основами морали. Меня привлекала такая атмосфера обновления в этой школе.

На следующий день Ким Са Хон представил меня преподавателю этой школы Ким Гану. Ким Ган отлично владел английским языком.

В его сопровождении я встретился с директором Ли Гуан-ханем. Он, будучи человеком, принадлежавшим к левой фракции китайского национализма, был другом бывшего премьера Чжоу Эньлая по средней школе, патриотически настроенным интелли­гентом, находившимся с малых лет под его влиянием. Об отношениях между премьером Чжоу и директором Ли Гуанханем я узнал позже, спустя уже несколько десятилетий. Как-то раз на встрече с посетившим нашу страну премьером Чжоу Эньлаем, вспоминая молодые годы, я напомнил о китайцах, оказавших мне большую помощь, и назвал имя директора Ли Гуанханя. Премьер Чжоу, услышав его имя, очень обрадовался и сказал, что они вместе учились в средней школе при Нанькайском университете в Тяньцзине.

  А в тот день директор спросил меня:

— Что будешь делать в будущем, когда окончишь школу? Я без малейшего колебания ответил:

— Хочу отдать себя делу возрождения страны.

Он положительно оценил мой ответ, назвав его замечательной мечтою.

Оттого ли, что велась с ним такая откровенная беседа, директор с удовольствием согласился с моей просьбой учиться во втором классе, не пройдя первого.

В период своего молодежно-ученического движения и подпольной деятельности я не раз пользовался его помощью. Зная, что я часто пропускаю уроки, отвлекаясь на революционную работу, он закрывал на это глаза, всячески мне покровительствовал, чтобы не придирались ко мне реакционные преподаватели, подкупленные военщиной. Когда китайская военщина или японские консульские полицейские приходили в школу арестовывать меня, он предупреждал меня, чтобы я успел скрыться за оградой. Вот таким патриотически настроенным интеллигентом был этот директор, поэтому многие здравомыслящие люди могли действовать под его покровительством.

Когда я возвратился к О Дон Чжину после поступления в Юйвэньскую среднюю школу, к счастью, он и его жена предложи­ли мне столоваться не в общежитии, а в их доме до окончания школы. Я эту их благосклонность принял. Откровенно говоря, мне очень повезло, если иметь в виду материальное положение, в котором я находился тогда. Я должен был учиться, пользуясь поддержкой матери, но она ослабела от болезни. Ведь и зимой и летом она целыми днями без отдыха стирала чужое белье, занималась шитьем по найму и посылала мне каждый месяц примерно 3 воны. На эти деньги я должен был покупать тетради, учебники, из них же прихо­дилось платить за обучение, и мне на жизнь оставались какие-то крохи, на которые нельзя было даже купить и пару обуви.

Раз таково было у меня положение, то нельзя было не воспользоваться советом и помощью друзей отца. Находясь в Гирине, я сперва кормился в доме О Дон Чжина, а после его ареста — около года в доме Чан Чхоль Хо, несколько месяцев в доме Хен Мук Гвана. Некоторое время был и в доме Ли Уна, командующего группировки Чоньибу, пришедшего на смену О Дон Чжину.

Крупные фигуры, проживавшие тогда в Гирине, в боль­шинстве своем имели глубокие дружественные отношения с моим отцом, окружали меня всесторонней заботой и любовью. Часто посещая квартиры друзей отца, я стал знакомиться со многими кадрами Армии независимости и руководителями движения за независимость, встречался с разношерстными людьми, приходившими в Гирин.

К тому времени почти все кадры группировки Чоньибу постоянно находились в Гирине. Группировка эта имела колоссальный центральный аппарат, состоящий из административных, финансовых, юридических, военных, учебных, дипломатических, прокурорских, контрольных учреждений, имела даже местные органы, взимала и налоги с корейских соотечественников, проживавших в контролируемых ею районах. Она действовала подобно независимому государству. Для охраны этого огромного аппарата группировка имела при себе постоянную охрану, состоявшую из 150 с лишним воинов.

Гирин — один из провинциальных центров Китая. Он, как и Мукден, Чанчунь, Харбин, был одним из политических, экономических и культурных центров Маньчжурии.

Главарем Гиринской военной комендатуры был Чжан Цзосян, двоюродный младший брат Чжан Цзолина. Он не всегда слушался японцев. Если они делали донос, кто является комму­нистом, а кто — элементом неблагонадежным, он заявлял, что это их не касается, и отказывался принимать их донос. Он поступал так скорее по своей неграмотности или из-за чрезмерного самолюбия, чем из каких-то политических убеждений. Такой его характер создавал благоприятные условия для рево­люционеров и участников общественного движения.

Большинство корейцев, переселившихся в Маньчжурию, проживали в провинции Гирин.

По ряду таких обстоятельств, гонимые японскими войсками и полицией многочисленные сторонники движения за независимость и коммунисты Кореи собрались в Гирин. Таким образом, этот город превратился в арену политической деятельности для корейцев, стал ее центром. Не случайно, что японцы и оценили его как «очаг антияпонского выступления в трех провинциях Северо-Востока Китая».

Во второй половине 20-х годов нашего столетия Гирин служил местом сосредоточения глав группировок Чоньибу, Чхамибу и Синминбу, являвшихся основными силами националистического движения Кореи в Маньчжурии. Такую работу, как издание газет, открытие школ, деятели движения за независимость вели в основном в Хуадяне, Синцзине и Лунцзине, но их главы развертывали свою деятельность в Гирине.

В Гирине шныряли и фракционеры из группировок Эмэльпха, Хваёпха и Сосанпха, чтобы расширить сферу влияния своих фракций. И из участников коммунистического движения почти все видные фигуры, выдававшие себя за особых персон, пробирались в Гирин. Словом, здесь скапливались люди всех мастей: и националисты, и коммунисты, и фракционеры, и эмигранты. В этот провинциальный центр собирались и представители учащейся молодежи, стремившейся к новому и блуждавшей в поисках истины.

Одним словом, Гирин можно было назвать местом сосредоточения идейных течений всех мастей и всех разновидностей. Здесь я, подняв знамя коммунизма, развертывал свою революционную деятельность.

Когда я приехал в Гирин, некоторые члены ССИ, как мы договорились в Хуадяне, уже обосновавшись в Гирине, состояли в Вэньгуанской средней и других школах, в железнодорожном депо и речном вокзале.

Не успела облететь по городу весть о моем приезде в Гирин, как они нагрянули в дом командующего О Дон Чжина. «Со всем у нас тут туго — с деньгами, с питьевой водой и с дровами, зато хорошо — книг уйма», — вот, мол, каково их впечатление от жизни в Гирине. Да, положение было именно такое. Я в шутку говорил им: когда богат книгами, можно терпеть и муки голода. Это была и моя искренняя исповедь.

Хорошее впечатление производила и на них Юйвэньская средняя школа. По их словам, среди преподавателей и сотрудников школы есть люди, принадлежавшие гоминьдановской пра­вой фракции, но абсолютное большинство преподавателей находились под влиянием коммунистической партии, либо преклонялись перед тремя народными принципами.

Это меня успокаивало.

Впоследствии было выяснено, что и преподаватели Шан Юэ и Ма Цзунь были членами Компартии Китая.

Мы поклялись в новом городе прилежно учиться истине революции и отдавать все силы борьбе за осуществление цели ССИ.

И члены ССИ, оставшиеся в Хуадяне, тоже отправлялись в поисках арены своей деятельности в уезды Фусун, Паньши, Синцзин, Люхэ, Аньту, Чанчунь, Итун и другие корейские населенные районы Маньчжурии. Среди них находились и товарищи, которые обратно возвращались в свои роты, чтобы служить в Армии независимости.

В таком городе, как Гирин, где обстановка так осложнялась, незначительным активом завоевать массу людей на свою сторону, чтобы они прислушивались к нашему голосу, и бороться за осуществление идеалов ССИ было не легко.

Но мы были полны твердой решимости: каждому стать искрой, воспламенять сердца десятка и сотни окружающих людей и поднять их на борьбу, а той сотне — снова тысячу, десятки тысяч людей и таким образом преобразовать мир.

Моя деятельность в Гирине начиналась с дальнейшего глубокого изучения марксизма-ленинизма, что начиналось еще в Хуадяне. Общественно-политическая обстановка в Гирине подливала масла в огонь моей решимости еще глубже познать новое идейное течение. Я больше увлекался чтением работ Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, чем учебными предметами, которым обучали в школе.

Китай того времени переживал период бурных революцион­ных лихолетий. Здесь выпускали в переводе много замечательных книг, издаваемых в СССР и в Японии. В Пекине выходил журнал «Фаньи юэкань» («Ежемесячник переводов» — ред.), на его страницах часто публиковались прогрессивные литературные произведения, привлекавшие внимание учащихся и молодежи. Таких книг, которых нельзя было и увидеть в Фусуне и Хуадяне, здесь можно было доставать сколько угодно. Но у меня не было денег на книги. Вам, читателям, даже трудно поверить, если я скажу, что в то время я обувался в спортивную обувь только тогда, когда ходил в школу, а, вернувшись домой, бегал почти разувшись.

К тому времени в библиотеке, находившейся на улице Нюмасянцзе, брали за чтение книг по 10 чон в месяц, и я каждый месяц брал читательский билет. Возвращаясь домой из школы, заходил в библиотеку, по нескольку часов читал там книги и газеты. Вот таким-то образом я и мог читать разные печатные издания, расходуясь на это вот так незначительно по своему карману.

А когда за неимением денег не удавалось взять хорошие книги, зная, что они поступили в книжный магазин, я подбивал учеников из богатых семей покупать эти книги. У них-то мы затем брали и читали их. Среди учеников из богатых семей были и такие, которые книг не читали, но все же брали и клали их в книжный шкаф ради декорума, чтобы пощеголять ими.

К тому времени в Юйвэньской средней школе заведовали ее работой на демократических началах. И заведующего библиотекой избирали раз в полгода на общем собрании учеников. Избранный заведующий имел право составлять план работы школьной библиотеки и доставать книги.

В годы учебы в Юйвэньской средней школе два раза избира­ли меня заведующим библиотекой. Пользуясь этим случаем, я Доставал много книг и по марксизму-ленинизму.

Книг-то было достаточно, но было очень жаль, что на чтение их времени никак не хватало. Я старался экономить для чтения каждую минуту, чтобы за предоставленное мне время для учебы как можно больше прочесть книг и глубоко вникнуть в суть их содержания.

Мой отец с детства воспитывал во мне привычку после чтения книг излагать их главное содержание и поучительные моменты. Эта привычка давала себя знать. Когда тщательно читаешь книгу, ухватываясь в ней за главное, то, каким бы сложным ни было ее содержание, можно было четко и ясно познавать его, и за короткий срок прочитать много книг.

В годы учебы в средней школе я читал книги ночами напролет, и читал их не только из увлечения чисто научными знаниями, или из-за простого любопытства, особой пытливости. Я копался в книгах и не для того, чтобы стать ученым или продвинуться по лестнице служебной карьеры. Я пытался найти в книгах ответы на вопросы: как разгромить японских империалистов и вернуть себе страну? Как ликвидировать социальное неравенство и создать счастливую жизнь для людей труда? Где бы и какие бы книги ни читал я, всегда стремился найти ответы на эти вопросы.

В ходе таких стремлений, можно сказать, утверждалась моя позиция — относиться к марксизму-ленинизму не как к догме, а как к оружию практики, найти критерий истины не в абстрактной теории, а всегда в конкретной практике корейской революции. К этому времени с большим увлечением я читал «Манифест Коммунистической партии», «Капитал», «Государство и революция», «Платный труд и капитал» и другие произведения классиков марксизма-ленинизма и посвященные им книги.

Вместе с политической литературой я читал много и революционных художественных произведений. Особый интерес привлекали к себе произведения Горького и Лу Синя. Если в Фусуне и Бадаогоу я читал много таких книг о жизни старых времен, как «Сказание о девушке Чхунхян», «Сказание о девушке Сим Чхон», «Сказание о флотоводце Ли Сун Сине», «Путешествие на Запад», то в Гирине читал «Мать», «Железный поток», «Моление о счастье», «Подлинная история А-Кью», «На берегу реки Амнок», «Мальчик-бродяга» и другие революционные произведения, а также прогрессивные повести, посвященные действительности того времени.

Позже, в дни антияпонской вооруженной борьбы, когда приходилось выносить такое суровое испытание, как Трудный поход, я черпал силу и мужество в таких революционных романах, как «Железный поток», прочитанных в годы учебы в Гирине. Литературные произведения оказывают важное воздействие на формирование мировоззрения человека. Вот почему при каждой встрече с писателями я говорю им, что надо больше создавать революционных романов и повестей. Ныне и наши писатели создают немало крупных революционных произведений.

Пробуждению нашего политического сознания способствовало и непосредственное знакомство с несправедливыми общественными явлениями того времени и трагической жизнью народа.

К тому времени среди переселенцев, приходивших из Кореи в Маньчжурию, было много тех, кто уходили через Гирин в Другие края. Нам приходилось часто слышать от них о мрачной Действительности нашей страны.

Переселенцы, переправлявшиеся через реку Амнок, проезжали из Дандуна по Южноманьчжурской железной дороге до Чанчуня, а оттуда уезжали по Дунчжийской магистрали в Северную Маньчжурию или через Гирин по магистрали Гирин — Чанчунь в близлежащую горную глушь, или от Мукдена уезжали по железнодорожным линиям Мукден — Хайлун и Гирин — Хвэрен в Дуньхуа, Эму, Нинань.

В зимнюю стужу и ранней весной на Гиринском вокзале и в гостиницах мы часто встречались с переселенцами из Кореи. Среди них были люди, которым приходилось пережить всякие муки и невзгоды.

Однажды я вместе с моими товарищами смотрел в театре выступление чанси. После этого выступления эта самая исполнительница чанси пришла к нам и спросила, не знает ли кто-нибудь человека по фамилии Чвэ, и назвала имя своего любимого. Мы были удивлены тому, что артистка говорила по-корейски: ведь в Корее нет такого выступления чанси.

Ее звали Ок Бун, родом она из провинции Кенсан. Однажды ее отец, встретившись с соседом за рюмкой, договорились породниться между собой, если у одного родится сын, а у другого — дочь. А если у обоих народятся сынки или дочки, то пусть они станут назваными братьями или сестрами. И, как по заказу, в одной семье родился сын, а в другой — дочка. В знак их помолвки они, разрезав шелковый платок на две части, взяли их каждый с собой. Они жили бедно, вынуждены были покинуть родной край в поисках средств к существованию. Семья жениха обосновалась в Гирине, успела приобрести квартиру и послать его в Вэньгуанскую среднюю школу. Семья имела небольшую рисоочистительную фабрику и жила без нужды. А семья невесты добралась до Дандуна. Кончились все деньги, собранные на дорогу, пришлось продать дочку Ок Бун китаянке. Она училась под кнутом исполнению чанси, стала артисткой. А когда она достигла зрелого возраста, жаждала встречи с парнем, которого родители на родине выбрали ей в женихи. Каждый раз при выступлении в новом районе она тайком от хозяйки посещала корейцев и обращалась к ним с привычным для себя вопросом.

В тот день и состоялась волнующая встреча между артисткой Ок Бун и женихом, парнем, который учился в Вэньгуанской средней школе. Ок Бун, отказавшись быть артисткой, хотела остаться у мужа. Но китайская хозяйка гастрольной труппы потребовала огромную сумму денег в качестве выкупа за девушку. И она обещала парню вернуться в Гирин, когда она, сэкономив за несколько лет деньги, возместит ими выкуп за себя.

При виде такой трагедии сердце мое обливалось кровью, пылало гневом и возмущением. Учащиеся осыпали китайскую хозяйку, такую бесчеловечную, признающую только деньги, гневной бранью, называя ее «гадюкой».

Жизнь в крупном городе, где сотни тысяч людей, обливаясь потом, вели борьбу за существование, не могла скрыть бич классового общества.

Как-то летним днем под палящим солнцем мы с товарища­ми возвращались с сопки Бэйшань. На дороге шла ссора между рикшей и богачом. Видимо, богач, приехавший на двуколке, дал мало денег за проезд. Рикша, протянув руку, потребовал увеличить плату, ссылаясь на то, что отныне наступил мир «трех народных принципов» и следует обращать внимание на «народное благоденствие». Вместо того, чтобы увеличить плату, толстосум крикнул ему в ответ: «Ты знаешь лишь «три народных принципа», а не знаешь «пять конституционных прав», — и ударил тростью рикшу.

Возмущенные учащиеся набросились на богача и потребова­ли доплатить ему...

Такие испытания вызывали в нас недовольство и сомнения: почему мир устроен так, что одни катаются на двуколках, а другие тащат их, одни роскошествуют в великолепных домах с двенадцатью воротами, а другие нищенствуют, прося милостыню?

Революционное мировоззрение, можно сказать, формируется в том случае, когда человек, начиная сознавать свое классовое положение и свои интересы, проникается ненавистью к эксплуататорскому классу, духом защиты интересов своего класса, а далее станет на путь революции, решившись построить новое общество.

Читая классиков марксизма-ленинизма и другие революционные книги, я начал сознавать свое классовое положе«ие и, знакомясь с общественными явлениями, убедился в их глубоком неравенстве, и росли во мне идеи ненависти к эксплуататорским классам и эксплуататорскому обществу, и, в конечном счете, я встал на путь борьбы, решившись преобразовать и перестроить мир.

Чем больше читал я труды Маркса и Ленина, чем глубже вникал в них, тем больше горело во мне стремление как можно скорее распространять их революционное учение среди учащейся молодежи.

Первое знакомство в Юйвэньской средней школе завязалось у меня с корейским учеником Квон Тхэ Соком. В первые дни моей учебы в этой школе корейских учащихся было только четверо. Из них только он и я увлекались коммунистическим молодежным движением, а остальные были равнодушны к политическому движению. Они знали только деньги, думали только об одном: окончив школу, заниматься торгашеством.

Мы с Квон Тхэ Соком были сходны и в стремлении, и в оценке общества, поэтому с первого дня сошлись и характерами. Из китайских учеников сближался со мной Чжан Синьминь. Он все время ходил со мной, чаще всего обменивался мнениями по политическим вопросам. Темы наших разговоров охватывали широкий круг разных проблем, начиная с социального неравенства и кончая реакционностью империализма, агрессивными поползновениями японских империалистов в Маньчжурии, пре­дательскими действиями гоминьдановцев.

Еще к тому времени в Гирине марксизм-ленинизм оставался лишь предметом сочувствия для учащейся молодежи. Одни только из любопытства перелистывали классику: «Посмотрим, что за личность Маркс, он, дескать, выдающийся человек», а другие только и думали: «Если не знаешь, что такое марксизм, значит, отстающий от тенденции времени».

Учитывая опыт, приобретенный в Хуадяне, я сперва органи­зовал в Юйвэньской средней школе секретный кружок для чтения из нескольких товарищей-единомышленников. Кружок считал своей миссией и целью твердое вооружение прогрессивно настроенной учащейся молодежи идеями и теорией марксизма-ленинизма. Эта организация расширялась с необыкновенной быстротой, а после распространилась и на Вэньгуанскую, первую, пятую и женскую средние школы, педучилище и на ряд других учебных заведений Гирина.

С расширением рядов членов кружка для чтения мы достали одну из комнат рисоочистительной мельницы, ведаемой сторонниками движения за независимость, и с помощью членов Общества корейских учащихся в Гирине сами ведали библиотекой.

Теперь у нас библиотеки имеются повсюду. Если примем еще решение, то построим такую большую библиотеку, как Народный дворец учебы. Но в те времена, собственно говоря, только нашими силами, одними голыми руками оборудовать библиотеку было не легко. Надо было покупать книги, поставить книжные полки, достать столы и стулья, а денег у нас не было. И по воскресеньям приходилось работать по найму на стройке железных дорог: перетаскивать шпалы на плечах и таскать гальку с берегов реки. И ученицы выходили на рисоочистительную мельницу подбирать необрушенный рис в рисовой крупе. Так мы с трудом зарабатывали несколько грошей и покупали книги.

Мы, оборудовав таким образом библиотеку, да еще с секретными книжными полками, предназначенными специально для революционных книг, вывешивали в разных пунктах города объявления с кратким, но интересным содержанием книг. И учащиеся наперебой стали приходить к нам в библиотеку.

Чтобы привлечь к себе учащихся, мы заимели в библиотеке и повести о любви. И многие юноши и девушки приходили, чтобы прочесть именно повести о любви. Таким образом мы, вызвав в них интерес к книгам, начали выдавать им одну за другой книги общественно-политические. Когда они, читая их, начинали постепенно пробуждаться, тогда мы стали выдавать им из секретных книжных полок труды классиков марксизма-ленинизма и революционные романы.

Тогда мы выдавали им и романы Ли Гван Су, такие, как «Возрождение», «Бездушие», «Первопроходец». Накануне Пер-вомартовского движения Ли Гван Су, находясь в Токио, составил «Декларацию о независимости от 8 февраля». Он отдал себя делу движения за независимость, писал много прогрессивных произ­ведений, поэтому юноши и девушки с увлечением читали его повести. Но впоследствии он, изменившись, не мог писать произведений, имеющих воспитательное значение, и в конце концов написал такое реакционное произведение, как «Жена революционера». После создания Антияпонской партизанской армии я, возглавив ее отряд, отправился в Южную Маньчжурию и по пути сделал кратковременную остановку в Фусуне, где и прочел этот роман. «Жена революционера» рисует пошлую жизнь одной женщины. Когда ее муж, коммунист, слег в постель, она вступает в любовные отношения со студентом медучилища, приходившим лечить ее мужа. Этот роман направлен на надру­гательство над коммунистами и компрометацию коммунистического движения.

По субботам и воскресеньям мы часто собирались в Гирин-ской церкви или в Бэйшаньском парке, там проводили сбор, где делились своими впечатлениями о прочитанных книгах. Вначале были и такие учащиеся, которые выступали с пересказами содержания повестей о любви. Но собравшиеся для дела более серьезного потребовали прекратить пустяковый разговор. После такого посрамления и сами учащиеся, погрязшие в рома­нах о любви, стали добровольно читать романы революцион­ные.

Для более широкого распространения революционных идей среди учащейся молодежи и масс мы применяли и метод таншу.

Однажды у меня заболела шея и пришлось пропустить урок, чтобы сделать компресс. Возвращаясь из школы, я заглянул на сопку Бэйшань: там вокруг слепого сидела масса людей, слушая его. Я подошел поближе. Слепой умело и интересно выучил наизусть отрывок из старой книги «История троецарствия». Он с особым увлечением читал такие моменты, как тот, когда Чжугэ Лян, пустившись на хитрость, одним ударом громит вражеские позиции, читал, бия в барабан. Прекратив вдруг рассказ на самом занимательном месте, он протянул руку к слушателям, прося подаяния. В то время китайцы такое выступление называли . Это был хороший метод для привлечения масс.

Впоследствии и мы таким же образом распространяли революционные идеи.

Среди нас был оригинальный парень: у него хорошо подвешен язык, он умел красиво говорить и балагурить. По нашему поручению он работал среди верующих и лучше, чем священники, читал молитвы и выучивал наизусть библию. Вот ему и поручили такое задание — исполнить таншу. Он исполнял его лучше, чем при чтении библии. В комнатах для гостей и в парках, где собиралось много людей, интересно читал наизусть роман с поучительным содержанием и всякий раз получал высокие оценки. Слепой брал деньги за исполнение таншу, а он денег не брал. Зато он, прекратив свой рассказ на самом интересном моменте, выступал с агитационной речью, обещал завтра в какой-то час продолжать свой рассказ. На следующий день люди минута в минуту собирались в условленном месте, чтобы дослушать роман.

Из людей, сдружившихся через книги, глубокое впечатление произвел на меня Пак Со Сим.

На оживленной улице Гирина был большой дом книги «Синьвэньшушэ». По нескольку раз в неделю я заходил в этот магазин. Его посещал и Пак Со Сим как постоянный покупатель. Каждый раз он перед книжной полкой, где продавались общественно-политические книги, подолгу стоял, чтобы узнать о поступивших в продажу книгах. Поэтому там мы не раз встречались с ним. Он был худощав, высокого роста,- интеллигентен.

Когда мы вместе с учащимися покупали уйму книг для ученической библиотеки, он бывал доволен, словно подбирая книги себе, и давал нам советы: какова эта книга, какие книги обязательно надо купить и прочесть. Так книги сводили нашу дружбу с Пак Со Симом. Когда я ходил в школу из Дундатаня, некоторое время он вместе со мной жил в одном доме, где я столовался.

Пак Со Сим — пришелец из Сеула. Он, человек со слабым здоровьем, не пожелал участвовать в коммунистическом движении, писал короткие статьи для газет и журналов. Его заметки, вероятно, были опубликованы в газете «Хэчжо синмун» («Морской прилив» — ред.) и журнале «Чосончжигван» («Свет Кореи» ред.). Он не проявлял большую заинтересованность в общественном движении, но всеми фибрами души ненавидел фракционеров. Он был человек прямой и сведущий, поэтому деятели общественного движения, приходившие в Гирин, пытались перетянуть его каждый на свою сторону.

Пак Со Сим ночи напролет читал «Капитал», изданный на японском языке. Он был заядлый книголюб: если у него нет денег, закладывает в ломбард даже свою одежду, но книгу обязательно покупает. Он был не стиляга, который, прочитав несколько книг, разъясняющих работы классиков марксизма-ленинизма, выдает себя за большого теоретика, а человек, штудировавший почти все важнейшие труды Маркса и Ленина.

Пак Со Сим был для меня незабываемым учителем, предлагавшим мне прочесть «Капитал» и разъяснявшим его содержание. И в «Капитале», как и почти во всех трудах Маркса, немало трудных для понимания мест. Он читал нам пояснительную лекцию на тему «Капитала». Для понимания работ классиков нужны были популярные справочники о них и нужен был проводник. Пак Со Сим честно выполнял роль проводника. Он был человек действительно эрудированный.

Был случай, когда я обратился к нему с просьбой рассказать о положениях классиков марксизма-ленинизма о пролетарской Диктатуре. Он за несколько минут выучил наизусть положения классиков марксизма-ленинизма о диктатуре пролетариата, изложенные ими с различных сторон на разных этапах развития истории. Судя по теории и знаниям, его можно было назвать корифеем марксизма. Однако и у такого Пак Со Сима было и непонятное, темное место.

Однажды я спросил у него: в книгах классиков марксизма-ленинизма говорится, что классовое освобождение пролетариата — прежде всего, а после — освобождение национальное, но в нашей стране рабочие и крестьяне должны прежде всего освободиться от ига японского империализма, только тогда они могут освободиться и в классовом отношении, не так ли? В то время по этому вопросу среди наших товарищей шел большой диспут.

К тому времени в классике марксизма-ленинизма мало указывалось относительно теоретического объяснения взаи­моотношений между классовым освобождением и национальным освобождением рабочего класса. Насчет национально-освободительной борьбы в колониальных странах было немало вопросов, требовавших научного объяснения. На мой вопрос Пак Со Сим дал ответ довольно туманный.

И еще я спросил: «в классике марксизма-ленинизма в общем плане указывается, что революция в метрополии тесно связана с революцией в колониальных странах, и подчеркивается только значение победы революции в метрополии. А если так, то возьмем, к примеру, нашу страну. Не означает ли это, что она может стать независимой только тогда, когда рабочий класс Японии выйдет победителем в революции у себя? Значит, мы должны сидеть сложа руки до тех пор, пока он победит?»

И на этот вопрос Пак Со Сим ответить не смог. Он некоторое время смотрел на меня удивленными глазами. Потом сказал:

— Как указывается в трудах классиков, ставить классовое освобождение пролетариата выше, чем национальное, считать борьбу рабочего класса в метрополии важнее, чем национально-освободительная борьба в колониальных странах, — это вопрос об общепризнанной в мировом масштабе линии международного коммунистического движения.

Я отрицательно покачал головой: мне было непонятно это. Ему тоже было досадно, и он откровенно признался, что изучал марксизм-ленинизм чисто с научной точки зрения, что ему и думать не приходилось о нем в сочетании с конкретной революционной практикой — с вопросами о достижении независимости Кореи и коммунистическом строительстве в ней.

Почему-то его слова огорчили меня. Никакого не будет толку, если, как он говорил, будешь изучать коммунистическое учение только с научной точки зрения, оторвавшись от практики.

К тому времени самые большие переживания, которые мы с товарищами испытывали, изучая передовые идеи марксизма-ленинизма, заключались в разнице между обстановкой в Корее и обстановкой в России, когда совершалась Октябрьская революция: ведь и мы тоже решили, как и русские, перестроить общество революционным путем и освободить страну.

Как осуществить пролетарскую революцию в такой коло­ниальной стране, как Корея, являющаяся отсталым полуфеодальным государством? Как держать связь с революциями в соседних странах, прежде всего в Китае, в условиях, когда из-за жестоких репрессий японского империализма приходилось оставить Родину и вести борьбу на китайской земле? Как выполнить национальный долг перед корейской революцией и интернациональный долг перед мировой? Жизнь выдвинула перед нами ряд сложных вопросов.

Для поиска правильного ответа на эти вопросы требовалось много времени, приходилось и дорого отплачиваться за это.

В дни изучения марксизма-ленинизма мы с Пак Со Симом были в близких отношениях, он был глубоко втянут в наши революционные устремления.

Он вступил в Антиимпериалистический союз молодежи и Коммунистический союз молодежи, вместе с нами самоотверженно участвовал в работе по воспитанию и просвещению детей и молодежи. Тот, кто копался только в книгах, теперь, приняв смелое решение, вышел на практическую арену. Велик был его энтузиазм.

Но он страдал тяжелой болезнью. Впоследствии мы отправили его в Калунь для лечения туберкулеза. Он построил себе шалаш на берегу реки Вукайхэ, примерно в 5 ли от Цзяцзятуня, сам варил себе кашу, жил в одиночестве.

В дни, когда я действовал в Калуне и Уцзяцзы, выкроил время и посетил его. Он очень обрадовался моему приходу. Мы делились воспоминаниями о прошлом, обсуждали уйму вопросов.

Тогда он впервые показал мне фотоснимок своей жены. Я этому крайне удивился. Мне думалось тогда, что он с женой или в разводе, или нет ее в живых. По этой фотографии можно было видеть, как она красива, и видно было, что это женщина образованная, вполне современная. Он сказал, что недавно от нее из Сеула пришло письмо.

— Почему же ты не взял ее сюда с собою?

— Она из богатой семьи, дочь богача, — ответил он.

— А когда женился, ты что — не знал, что она из богатой семьи?

В ответ на мой вопрос он тяжело вздохнул и говорит, что после женитьбы изменилось его мировоззрение.

Его ответ тогда звучал для меня слишком странно, и я снова спросил, действительно ли он забыл о ней. Он откровенно сказал, что да, до сих пор он считал ее забытой, но недавнее письмо заставило его часто вспоминать о ней.

И я от души предложил ему, что если он искренне любит ее, надо ее взять к себе. И еще я ему сказал:

— Если не можешь воспитать даже свою жену, то как можно свергнуть старый мир и построить новый? А будет у тебя жена рядом, она поможет тебе поскорее избавиться от болезни. С нею это будет сделать легче.

Он согласился с этим, но вздохнул.

— Я послушаюсь тебя, Сон Чжу. Ведь это ты предлагаешь. Но моя жизнь на исходе. Песня моя уже спета...

У него не было детей. Да не было и имущества для потомков, не было и наследия духовного. По его словам, он решил было посвятить свою жизнь изучению марксизма-ленинизма и хотел обязательно написать книгу, которая послужила бы интересам рабочего класса, но и это ему не удалось. С горечью сетовал он, что когда был еще в расцвете сил, не знал настоящей истины и не мог о ней писать, а когда эту истину познал, здоровье не позволяет заняться этим трудом.

Эти его слова очень меня огорчили. Он был верен наукам, был так прилежен, пытлив и ищущ. Если он, не погрузившись только в книги, пораньше бы вник в практику нашей борьбы, то нашел бы ценную теорию, которая послужила бы революционному делу рабочего класса, имел бы он и практические заслуги. Настоящая теория рождается в практической борьбе и на практике проверяется и ее правильность. Эта практика, о которой нам ни на минуту не следует забывать, — это независимость Кореи, счастье нашего народа. К сожалению, он ушел от нас, только что познав эту истину.

Да, жену свою из Сеула он все-таки привез. Пользуясь ее прилежным уходом, он до последней минуты своей жизни писал короткие статьи и заметки. Умер он в Калуне.

Наши предки говорили: «Если ты утром познал истину, не будет обидно умереть вечером». Но нам очень обидно, что такой человек, как Пак Со Сим, который мог бы сделать многое, ушел от нас, только что познав истину.

Я провел в Гирине более трех лет. В моей жизни он остается тем краем, который произвел на меня поистине неизгладимые впечатления. В нем я постиг марксизм-ленинизм как научное учение, с его помощью еще глубже убедился в практической истине, ведущей к независимости Кореи и счастью народа.

Если я мог быстро постичь истину нового идейного течения, то это произошло от горя и гнева, что родился сыном лишенной Родины нации. Нестерпимые несчастья и страдания нашей нации заставили меня рано самостоятельно мыслить и смело дерзать. Я близко к сердцу воспринял судьбу своей многострадальной Родины и нации как свою собственную судьбу. Она внушила мне высокое чувство национального долга.

В годы моей деятельности в Гирине утвердилось мое миро­воззрение, которое укрепилось во мне как несокрушимая вера, что и стало идейно-духовной пищей на всю мою жизнь.

Накопленное и испытанное в Гирине помогло мне в дальнейшем заложить основу самостоятельных революционных идей.

Учеба — это основной процесс, который обязательно сле­дует проходить революционеру для самовоспитания, это необходимый духовный труд, который нельзя прекращать ни на единый денек для создания духовного капитала, призванного со действовать прогрессу и преобразованию общества. Исходя из опыта, приобретенного мною в ходе поиска передовых идей в Гирине, я и поныне подчеркиваю, что учеба есть первейший долг революционера.

НАЗАД                          СОДЕРЖАЖНИЕ                                ВПЕРЕД