5. Ли Гван Рин, героиня Армии независимости

Когда я вернулся в Фусун, бросив учебу в училище «Хвасоньисук», у нас дома гостило немного деятелей движения за независимость по сравнению с прошлым. Было слишком тихо и грустно в доме, где раньше чуть ли не каждый день бывали гости.

В Фусуне произвел на меня неизгладимое впечатление образ Ли Гван Рин. Она проживала в нашем доме после смерти отца. Говорили, что О Дон Чжин прислал ее в наш дом со словами: «Ты, Гван Рин, обязана многим Ким Хен Чжику, и твой долг — идти в Фусун и хорошенько помогать матери Сон Чжу».

Ли Гван Рин жила вместе с моей матерью, занимаясь работой Южноманьчжурской федерации по просвещению женщин.

Она была женщина стойкого и оптимистичного характера, владела глубокими знаниями и военным искусством, была очень красива, отличалась твердой волей и мужеством. Пожалуй, тогда в Корее не было больше такой знаменитой женщины, как Ли Гван Рин.

В ту пору феодальные обычаи давали себя знать так сильно, что женщины были вынуждены даже закрывать лицо вуалью, выходя на улицу. А Ли Гван Рин даже ездила на коне, одевшись в мужскую одежду. И люди смотрели на нее с удивлением, будто пришла она из другого мира.

Впрочем, спустя несколько дней после возвращения домой я заметил, что у нее как-то меньше стало бодрости, чем раньше.

Она очень удивилась, узнав, что я бросил учебу в училище «Хвасоньисук». Это было понятно. Не легко было поступить в это военное училище даже при желании, и всем не терпелось попасть туда, а тут я покинул его.

Однако, выслушав подробно о причине моего ухода из училища, она сказала, что я принял правильное и смелое реше­ние, и поддержала мою решимость отправиться в Гирин. Но в то же время и грусти своей скрыть не могла.

По-видимому, такой толчок дал ей мой поступок, то, что я отверг училище националистического толка и порвал с ним идейно. Тогда предприимчивая, быстро все воспринимающая Ли Гван Рин, несомненно, глубже чуяла конец Армии независимо­сти и национализма, увидев и такое изменение в моей жизни. И мать тоже сказала, что она переменилась во многом и на днях стала еще больше молчаливой и тихой.

Сначала я просто думал, что это выражение своего рода муки, наблюдаемой обычно у незамужней женщины такого возраста. Тогда ей было 28 лет. То был период раннего бракосо­четания, когда 14 – 15-летних девушек уже выдавали замуж, закрутив им косы в пучок. А на девушек лет 28 все махнули рукой, говоря, что они в жены уже не годятся. И было не мудрено, что терзается душою из-за своего будущего такая «старая дева», как Ли Гван Рин, что упустила брачный возраст.

Все чаще теперь наблюдался у нее такой мрачный вид, и однажды я спросил ее, почему так осунулось и помрачнело у нее лицо.

Она со вздохом ответила, что время течет неудержимо, а дела, а жизнь не идут, как тебе того хочется.

— При жизни твоего отца, Сон Чжу, я не знала усталости, пройдя пешком хотя сто и двести ли в день. Но после его смерти не идет у меня на лад никакое дело. Может даже ржаветь пистолет у меня на поясе. Просто беда, что не на кого мне полагаться. Армия независимости, наверное, не успеет сделать своего большого дела, на какое мы рассчитываем. Сейчас она в плачевном положении. Непонятно, о чем там думают наши старики в верхушке. Они только важничают перед другими и даже не выходят на работу. Здоровенные мужчины, способные воевать, а увлекаются лишь своей семейной жизнью. А парни только и знают нюхать пудру девушек... Несколько дней назад один юноша, слывший удалым бойцом, женился, вышел из Армии независимости и укатил в Цзяньдао. Люди дают тягу один за другим, оглядываясь вокруг, беря пример с других. Пусть женятся те, кому подошла пора, но кто будет добиваться независимости Кореи, когда после женитьбы бросают винтовки? Непонятно, почему они ведут себя так недостойно, — проговори­ла она с досадой.

Только теперь я понял ее мучение и уныние. Эта девушка отдала себя движению независимости, не выйдя даже замуж, а здоровенные мужчины, бросив ружье, удирают, ища себе тихое пристанище. И она не могла не негодовать против этого.

Ли Гван Рин вела жаркие бои с японскими солдатами и полицейскими, переправляясь через реку Амнок с шестизаряд­ным револьвером на поясе, тогда как девушки, получившие образование, ходили в модных нарядах, охваченные новым веянием цивилизации.

Думаю, в истории нашей страны редки случаи, когда женщи­на, одевшись в мужскую одежду и заткнув пистолет за пояс, стала профессиональным воином и встала на борьбу с чужезем­ным врагом. Я высоко оцениваю поступок Ли Гван Рин и потому вспоминаю о ее жизненном пути, выделив это отдельной темою в своих мемуарах. Просто немыслимо было, чтобы в нашей стране, где пустила глубокие корни привычка уважать мужчин и презирать женщин, женщины ринулись на поле боя с пистолетом в руке.

Факт, что в прошлом женщины нашей страны сопротивля­лись чужеземным агрессорам в разные периоды разными мето­дами. Но, несмотря на всю разницу этих методов, мы можем видеть здесь одну общность. То есть в большинстве случаев их сопротивление проявлялось в пассивной форме, основанной на феодально-конфуцианской верности.

Каждый раз, когда вторгались иноземные захватчики, мучи­ли и убивали народ нашей страны, женщины укрывались в глубоких горах или в буддийских храмах, чтобы не допустить им опозорить себя и нарушить их целомудрие. А женщины, не успевшие укрыться, сопротивлялись врагу, идя на самоубийство. Во время нашествия японских самураев в году Имчжин число вот так погибших патриоток, зарегистрированных в масштабе стра­ны, превысило более чем в 30 раз число верных патриотов, павших в бою. По этому факту можно представить себе, какую незыблемую верность сохраняли женщины нашей страны.

Говорят, что когда Чвэ Ик Хен погиб за Родину на острове Цусима, устроив голодовку, его жена после трехлетнего траура покончила с собой, следуя за мужем.

И с точки зрения человеческой морали следовало бы достой­но оценить такой поступок как самое благородное выражение преданности Отечеству и верности мужу.

Известно, тут есть проблема, над которой следует задуматься. Когда все будут умирать, то кто же будет бить напавшего на страну врага, кто будет ее защищать?

С модернизацией государства произошли изменения и в образе мыслей наших женщин и в их взглядах на жизнь. Женщины нашей страны, сопротивлявшиеся врагу пассивными методами — методами укрытия и самоубийства, участвовали вместе с мужчи­нами в антияпонских демонстрациях, встав грудью против штыков солдат и полицейских, кидали бомбы во вражеские учреждения.

Однако, кроме Ли Гван Рин, не было другой женщины, которая взяла бы в руки ружье и в течение 10 с лишним лет участвовала бы в вооруженном сопротивлении на чужбине как боец Армии независимости.

Ли Гван Рин была хороша собою, и ей стоило немало усилий, чтобы избавиться от ухаживающих за нею мужчин, которые находились везде. Красота, знания и семейная обста­новка давали ей возможность преподавать в школе или жить роскошно, безбедно и без зависти, выйдя замуж за хорошего человека. Но она без малейших колебаний отдала всю себя движению независимости.

Отец ее принадлежал к средним слоям имущего класса. Он сам обрабатывал свою землю в Сакчжу, владея несколькими гектарами пашни, лесом и домом из комнат в 10 кан, крытым хотя бы и соломенной крышею.

Когда Ли Гван Рин было 12 лет, ее отец потерял жену и через два года вторично женился на 16-летней девушке. Ли Гван Рин не могла звать матерью женщину, которая старше ее всего на два года. К тому же отец, строго соблюдавший феодальные обычаи, не захотел послать дочь в школу, когда ей минуло уже 15 лет, а думал только найти ей подходящего жениха и выдать ее замуж.

Ли Гван Рин завидовала подругам, ходившим в школу, и постоянно упрашивала отца послать ее в школу. Отец на это не пошел. И вот в свои 15 лет она убежала из дому, недовольная его отказом. Когда его не было дома, она тайком пошла на реку Амнок и, оставив у лунки платье и обувь, ушла прямо в Ичжу. Там она при помощи дальнего родственника поступила в Янсильскую школу. Училась около полугода спокойно, а осенью написала отцу письмо с просьбой прислать ей плату за обучение.

Отец проживал все это время в слезах, считая, что дочь утонула в реке. Вдруг получив ее письмо, он обрадовался, что она жива, и тут же направился в Ичжу. И придя, сказал ей:

— Теперь я не буду мешать тебе учиться. Пиши мне в любое время, когда тебе что-нибудь понадобится.

С тех пор Ли Гван Рин с головой окунулась в занятия без тревоги за деньги, нужные для платы за обучение. Она добилась высокой успеваемости, и администрация школы рекомендовала ее в отделение домашнего искусства Пхеньянского женского колледжа.

Продолжая учебу год, другой, она стала постигать и мир­ские явления, и вступила в Корейское национальное общество по рекомендации моего отца. Так стала она участвовать в подполь­ной деятельности как достойный член революционной организа­ции. Именно к этому времени она усвоила от моего отца идею «чивон». Она вела подпольную работу по вовлечению в органи­зацию товарищей из учащихся Пхеньянского женского коллед­жа, Сунсильской средней школы, Суньиской женской школы и Квансонского колледжа.

Иногда она посещала Мангендэ, идя как бы на экскурсию. Находясь в нашем доме, она то обсуждала с моим отцом какие-то возникшие у нее вопросы, то помогала моей матери в ее работе.

В те времена еще не были налажены пути сообщения, но весною многие учащиеся Сунсильской средней школы и Квансонского колледжа, взяв с собой обед, ходили на прогулку в Мангендэ, известное своей чудесной природой.

А как вспыхнуло в Пхеньяне Первомартовское народное восстание, Ли Гван Рин мужественно встала во главе демонстран­тов. Когда же демонстрация была приостановлена, она вошла в общежитие и, сделав передышку, вновь вышла на улицу и, скандируя лозунги, вдохновляла подруг по учебе на продолже­ние борьбы. А когда восстание потерпело поражение и начался повальный арест организаторов демонстрации, она вернулась в родной край и стала профессиональным деятелем движения за независимость. Она решила для себя так: нельзя заниматься учебой, отсиживаясь в школе, пока не будет спасена порабощен­ная страна. Вначале работала управляющим делами молоде­жного союза Кванчже, созданного О Дон Чжином.

Еще до перехода в Маньчжурию Ли Гван Рин застрелила из пистолета двух японских полицейских в родном краю и бросила их трупы в лунку на реке Амнок, что ошеломило людей, и не только этого края. Весь окружающий мир был потрясен поступ­ком неизвестного патриота.

После вступления в Армию независимости она проникала в Корею для сбора средств в фонд военных расходов. Однажды она попала в лапы полицейскому и подверглась допросу. Сложи­лась опасная обстановка, так как в узелке у нее был пистолет. Узелок этот она несла на голове. Полицейский настойчиво требовал развязать узелок, она же, делая вид, будто развязывает узелок, быстро выхватила пистолет, расправилась с полицей­ским, утащив его в лес.

Она часто ходила в Корею для сбора военного фонда, и на этом пути бывали у нее всякие случаи. Как-то раз она, получив задание от О Дон Чжина, вела работу по сбору средств в военный фонд в районах провинции Южный Пхеньан. Собрав средства, она вместе с членом организации, действовавшей внутри страны, возвращалась в штаб. По пути они заночевали в Саньдаоване. Члены другой вооруженной группы, находившейся в этой окру­ге, напали на них и, угрожая пистолетом и стреляя в воздух, требовали отдать деньги. В руках Ли Гван Рин и сопровождав­шего ее мужчины было несколько сотен вон. Он, перепуган­ный, покорно отдал деньги, которые были у него. Но она не отдала ни гроша, а, наоборот, отогнала налетевших громким криком...

В период, когда мы развернули антияпонскую вооруженную борьбу, в партизанских отрядах было много храбрых женщин-бойцов, но раньше не было в Корее подобных Ли Гван Рин женщин. В колледже она освоила лишь вышивание и швейное мастерство за столом, а тут проявила такое мужество и отвагу. Одно время газеты «Тоньа ильбо» и «Чосон ильбо» громко шумели о Ли Гван Рин.

Она была также женщиной, обладавшей незыблемой вер­ностью и стойкой волею.

После Первомартовского народного восстания активизиро­валась в Южной Маньчжурии работа по объединению организа­ций движения за независимость. Но эта работа не шла успешно потому, что все организации, пренебрегая каждая работою другой группы и выдвигая себя на первый план, преследовали корыстную цель. Каждый раз дискуссия об объединении буксо­вала и кончалась бесполезными разговорами и трениями.

В целях преодолеть эту трудность, с которой столкнулось движение по объединению, мой отец решил привлечь в эту работу ветеранов движения за независимость. Первым кандида­том на это был назван Рян Ги Тхак. Было нелегким делом привести из Сеула в Южную Маньчжурию этого человека, находившегося под надзором врага. После глубокого раздумья отец поручил это задание Ли Гван Рин и послал ее в Сеул с письмом этому ветерану.

Рян Ги Тхак пользовался большим влиянием среди национа­листов. Он родился в семье филолога в Пхеньяне. Давно он прилагал огромные усилия к воспитанию масс в духе антияпон­ской борьбы и независимости, проводя патриотическую деятель­ность на страницах газет и педагогическую работу. Он был известен тем, что составил первый в Корее «Корейско-английский словарь» и руководил движением за погашение япон­ских кредитов. Он много лет сидел в тюрьме по «делу 105-ти», был причастен и к обществу Синминхвэ (Общество нового народа — ред.), Шанхайскому временному правительству (член Государственного совета), Революционной партии Корё (предсе­датель). Он вместе с О Дон Чжином создал также Чоньибу. С учетом такой истории деятельности участники движения за независимость уважали его независимо от своей принадлежно­сти к группировке.

Ли Гван Рин, прибывшая в Сеул, была схвачена сыщиками и брошена в камеру предварительного заключения Чонроского полицейского участка. Каждый день палачи подвергали ее жесто­ким пыткам — то вливали в ноздри воду с молотым красным перцем, то запускали бамбуковые иглы под ногти, то подвешива­ли к потолку, закрутив обе руки за спину. Иногда заставляли ее лежать на полу и, положив на ее лицо доску, давили на нее ногами. Пинали, били и топтали, требуя сказать, откуда она — из Китая или из России, и с какой целью явилась сюда. Наконец налепили на обе ноги зольное тесто и, облив его керосином, поджигали его, угрожая сжечь ее.

Но Ли Гван Рин не сдалась и упорно протестовала:

— Я безработная и брожу в поисках работы. Пришла в Сеул работать домашней портнихой или няней у какого-нибудь бога­ча. Зачем вы так мучите ни в чем не повинного человека?..

Ли Гван Рин так настойчиво сопротивлялась, что полиция была вынуждена выпустить ее на волю через месяц.

Но она не могла даже передвигаться. В конце концов, собрав остаток сил, вернулась в Синцзин вместе с Рян Ги Тхаком.

По прибытии в Синцзин она слегла из-за последствий тяжких пыток. Коллеги, ухаживавшие за ней, пригласили старо­го доктора для осмотра, когда болезнь не только не отступала, но еще и усиливалась. Доктор пощупал пульс и установил вздорный диагноз, что она беременна. Может быть, это была ирония старого доктора, который вздумал вдруг пошутить с известной красавицей.

Ли Гван Рин, ошеломленная, упрекнула доктора, что он говорит вздор. Но он повторил, что она беременна. Не успел он и слова сказать, как она бросила в него деревянную подушку, на которую клала голову, и закричала:

— Ты, проклятый, зачем так глумишься над молодой женщиной, что не вышла даже замуж и воюет с ружьем в руках, участвуя в движении за независимость! Какая тебе польза от оскорбления меня? А ну, скажи еще раз!

Перепуганный доктор убежал, не успев даже надеть обувь...

Мой отец ценил такую дерзновенность Ли Гван Рин и давал ей много важных заданий. Она справлялась с любым его поруче­нием. По заданиям моего отца она ходила в Пхеньян и Сеул, выполняла срочные задания по обеспечению связи, вела просветительную работу среди женщин.

Когда мой отец работал внутри страны, Ли Гван Рин сопровождала его для охраны и оказания помощи. Она преодо­левала пешком десятки тысяч ли. Ходила в Ичжу, Сакчжу, Чхосан, Канге, Пектон, Хвэрен и другие северные пограничные районы, в Цзяньдао, а также в Сунан, Кандон, Ынрюр, Чэрен, Хэчжу и другие западные районы Кореи, даже в провинцию Кенсан. Почти не было такого места, куда не ступала бы ее нога.

В ту пору Ли Гван Рин была первой корейской девушкой, которая переходила через гору Пэкту.

Так в свою золотую молодость, которую люди хотят проводить наиболее благословенно в своей жизни, она под дождем и снегом на чужбине служила в армии, выполняя непосильную для женщин задачу.

У меня щемило в груди, когда я видел, как мучится из-за идущего к закату движения за независимость эта женщина, которая со всей яростью развернула энергичную деятельность везде и всюду в тревожном мире, заткнув за пояс два пистолета и горя пламенным чувством патриотизма.

Когда я начал готовиться к отъезду в Гирин, Ли Гван Рин сказала, что она тоже, как я, впредь будет делать что-то в Гирине. Но она не смогла осуществить это свое решение...

Учась в Гирине, я видел ее два-три раза в доме Сон Чжон До. Она попросила меня рассказывать о современном положении, и я долго говорил ей о перспективах революции нашей страны. Она сказала, что ей нравится наш метод работы, но по-прежнему не могла вырваться из рамок Чоньибу. Ли Гван Рин относилась к кругу левых националистов, она одобряла коммунизм, но не могла поддерживать его своими действиями.

Видя образ Ли Гван Рин, мучащейся перед лицом отмирания

националистического движения, я испытывал жгучую боль в сердце. В националистическом лагере было немало таких па­триотов, как Ли Гван Рин, которые посвящали всего себя движению за независимость, жертвуя своей личной жизнью. Но даже такая женщина, как Ли Гван Рин, которая имела твердую волю и беззаветную преданность своему делу, не знала, как быть, потому что не было верного руководителя. Союз свержения империализма делал только что первый шаг, поэтому она не могла присоединиться и к линии нашего движения.

Я видел, как терзается без духовной опоры Ли Гван Рин, которой так доверял и которую воспитывал с такой теплотой мой отец, и жаловался на отсутствие в национально-освободитель­ном движении настоящего руководства, призванного сплотить воедино все патриотические силы Кореи и вести их за собой.

Мучения Ли Гван Рин послужили мне толчком, и я глубоко осознал, что мы, представители нового поколения должны воспрянуть духом во имя революции. «И для таких патриотов, как Ли Гван Рин, которые еще блуждают, не имея верного компаса, мы должны как можно скорее проложить новый путь, соответствующий чаяниям всего народа, и тем самым прибли­зить новую эпоху революции, когда все борцы, стремящиеся к независимости страны, смогут продвигаться вперед по единому руслу», — решил я.

С этой решимостью я и форсировал подготовку к отъезду в Гирин.

В течение полувека после последней встречи с Ли Гван Рин в Гирине я непрерывно продолжал искать ее.

Когда мы боролись в Восточной Маньчжурии, организовав партизанский отряд, в его рядах было немало женщин в возрасте около 20 лет. Видя мужественный облик этих женщин, которые открывают новую страницу истории национально-освободи­тельной борьбы с такой же несгибаемой волей и боевым духом, какие и у мужчин, я рисовал перед глазами образ Ли Гван Рин — героини Армии независимости. Было очень досадно, что я не знал, где и что она делает. Пытался я узнать о ней по разным каналам, но никак не мог уточнить ее дальнейшую судьбу.

После освобождения страны я побывал и в Сакчжу — родном краю Ли Гван Рин, пытался найти ее, но там тоже ее не оказалось.

Мы узнали место ее жительства только в начале 70-х годов. Наши сотрудники Института истории партии приложили боль­шие усилия и, наконец, уточнили, что она живет в Китае, выращивая сына и дочь.

Среди людей, которые боролись вместе с Ли Гван Рин, прокладывали с нами новый путь те, кто знакомился с коммуни­стическими идеями под влиянием Союза свержения империализ­ма, как, например, Кон Ен и Пак Чжин Ен. Они погибли с достоинством, смертью храбрых, как подобает революционеру.

Однако Ли Гван Рин была вынуждена прекратить борьбу на полпути, ибо не встретила верного руководителя, который мог бы повести ее по правильному пути.

Все же при жизни О Дон Чжина она, переживая немало страданий и обходя многие места, старалась осуществить курс на пролетарскую революцию, намеченный на Куаньдяньском совещании.

Летом того года (1927 г.), когда я отправился в Гирин, Ли Гван Рин вместе с Чан Чхоль Хо и другими бойцами Армии независимости занималась просветительской работой среди масс, соорудив в деревне Нэдосан шалаш и выращивая карто­фель. Видимо, О Дон Чжин намеревался развивать эту деревню у подножия горы Нэдо в базу деятельности Армии независи­мости.

Однако после ареста О Дон Чжина прекратилась и такая деятельность. Среди левых сил национализма О Дон Чжин больше, чем кто-либо другой, склонялся к коммунистическому течению. После ареста этой опоры не было активистов, которые вызвались бы посвятить себя делу проведения в жизнь курса Куаньдяньского совещания. В Чоньибу были несколько лиц, сочувствовавших коммунизму, но они не могли задавать тон в его работе.

После создания Кунминбу в результате слияния трех груп­пировок верхушки националистических сил быстро преврати­лись в реакцию, и стало опасно даже произносить слово «комму­низм». Руководители Кунминбу совершали без всякого стесне­ния даже такие предательские акты, как доносы на деятелей левых сил национализма, сочувствующих коммунизму, в япон­скую полицию и убийство их из-за угла.

Ли Гван Рин тоже пришлось метаться в поисках убежища, подвергаясь непрерывному преследованию и шантажу террори­стов Кунминбу. И в конце концов она вышла замуж за какого-то китайца и зарылась в семейную жизнь. Но, как говорится, неудачнику ни туда, ни сюда, ей не удалось обзавестись и семьей, как хотелось.

Так увядал напрасно «цветок Армии независимости» — «единственная женщина среди мужчин», которая появилась на пустынной земле Маньчжурии как Утренняя звезда и, приковы­вая к себе внимание людей мира, заставляла врагов трепетать.

Образно говоря, она была деятельницей движения за незави­симость, отправившейся в дальний рейс на деревянной лодке, именуемой национализмом. Лодка эта была слишком убогою, чтобы рассекать свирепые волны безбрежного океана — антия­понской войны за независимость, сопровождавшейся неимовер­ными трудностями и испытаниями. На такой неказистой лодке никак нельзя было доплыть до берега возрожденной Родины, до заветного края своей борьбы.

Бесчисленное множество людей тронулись в рейс на подоб­ном судне, но большинство из них остановились на полпути, не добравшись до намеченного берега. Так остановившись, они стали искать теплое местечко с тем, чтобы зарабатывать на пропитание и жить спокойно, выдавая себя за «патриотов, скорбящих о судьбе Родины». Иные из верхушки, заявившей, что она «представляет» нацию, превратились в ремесленников, при­готовляющих пластырь в городе, или в монахов, скрывшись в глубоких горах.

Было более или менее сносным лишь то, что, не изменив своим убеждениям, зарылись в семейную жизнь или ушли с головой в занятие, дающее средства к существованию. Среди деятелей движения за независимость, прокладывавших курс националистического движения вместе с Ли Гван Рин, были и люди, которые, изменив отечеству и нации, превратились в лакеев японских империалистов.

После расставания с нами Ли Гван Рин в течение более чем полувека проживала на чужбине и вернулась на Родину лишь несколько лет тому назад. Она сказала, что ей не терпелось возвратиться на Родину после того, как узнала, что я — Сон Чжу, сын Ким Хен Чжика, которого она так уважала в период Армии независимости. Сказала, что ей так хотелось видеть страну, руководимую Сон Чжу, где наверняка стала бы явью идея Ким Хен Чжика о построении общества всеобщего равенства. Сказала, что ей хотелось лечь в землю, на которой она родилась и росла и которую она со слезами и тоской рисовала перед глазами, лежа на сырой земле бескрайной равнины Мань­чжурии, где дует холодный ветер, подложив руки под голову вместо подушки и глядя на звезды в ночном небе.

Однако Ли Гван Рин пришлось испытать несколько лет неизвестные другим духовные мучения, прежде чем принять решение — вернуться на Родину. У нее были сын и дочь, внуки и внучки. Не легко было женщине на старости лет решиться вернуться на Родину одной, оставив всех любимых детей на далекой чужбине, куда вряд ли попасть ей снова.

Но, тем не менее, Ли Гван Рин решила, наконец, возвратить­ся в родное Отечество, даже если и придется ей расстаться со своими детьми навсегда. Это было смелое решение, которое не посмел бы принять никто, кроме такой вот женщины с твердой волею, как Ли Гван Рин. Она не смогла бы принять такое решение, если бы не отдала целиком свою цветущую молодость во имя Родины. Ценность Отчизны могут ощущать всем сердцем только люди, которые посвятили ей всю свою душу и тело, горюя, радуясь и проливая кровь за нее.

Увидя седовласую Ли Гван Рин, которая вернулась одна в Отечество, оставив всех детей на чужбине, я бесконечно восхи­щался ее горячей любовью к Родине и ее благородным взглядом на жизнь.

Ли Гван Рин, бывшая двадцатилетней девушкою, когда мы расстались в Фусуне, появилась передо мною седой старухою, которой уже перевалило за восемьдесят. Нельзя уже было найти и следов того красивого румяного лица, привлекавшего внима­ние многих.

Было ни слуху ни духу об этой женщине, когда мы искали ее с глубокою болью в сердце. А тут явилась она с густой сединою на голове. Воспоминание о тех безжалостных днях, которые разлу­чили нас более чем полвека, навеяло на меня глубокую грусть.

Мы дали ей жилой дом в центре Пхеньяна, где можно любоваться красивым пейзажем, и выделили ей кухарку и врача, учитывая ее преклонный возраст. Дом этот находился недалеко от того места, где раньше стоял женский колледж, в котором она училась в свои девичьи годы. Секретарь по организационным делам Ким Чен Ир определил это место, учитывая живую душу Ли Гван Рин. Он посетил ее дом и позаботился о том, чтобы меблировка, освещение и отопление отвечали ее потребностям и вкусу.

Ли Гван Рин, невзирая на старость, выращивала во дворе кукурузу. Она сказала, что хочет угостить меня блюдами из кукурузы, — она знала, что в детстве я очень любил кукурузу. Прошло уже более полувека, но она все еще помнила даже мою любимую еду. Когда мы жили в Фусуне, летом она покупала на рынке молодую кукурузу и жарила ее моим младшим братьям на заднем дворе дома...

Когда она умерла, мы, учитывая заслуги ее молодых лет перед Родиною и нацией, устроили похороны как следует и погребли ее прах на Кладбище патриотов.

Люди, которые живут в разных краях земного шара, но искренне любят свою Отчизну и нацию, в конце концов, возвра­щаются на незабываемую родную землю, где они родились и где находятся могилы их предков, хоть когда-то да встречаются и обмениваются чувствами друг с другом, хотя они и взяли свой старт в разных местах земли.

НАЗАД                    СОДЕРЖАЖНИЕ                                ВПЕРЕД