|
2. Учитель Шан Юэ
Если Пак Со Сим открыл мне путь к «Капиталу», то дорогу к «Матери» Горького и ко «Сну в красной беседке» проложил мне Шан Юэ — преподаватель литературы Юйвэньской средней школы. Он взошел на кафедру, помнится, в феврале 1928 года. Всю школу облетела новая весть: пришел новый преподаватель литературы — выпускник факультета английской литературы Пекинского университета. Ученики взволнованно ждали первого урока литературы. Но в сердцах школьников, встречающих нового педагога, таилась и тревога. Нас беспокоила мысль: что будет, если ведомство просвещения назначило агента спецслужбы преподавателем литературы? Кстати, среди преподавателей Юйвэньской средней школы, назначаемых ведомством просвещения, немало было неблагонадежных элементов, подкупленных военщиной. Прошло немного времени после того, как Чжан Сюэлян по указке Чан Кайши замахал гоминьдановским флагом над маньчжурской землей. Из Шэньяна чанкайшистские спецслужбы уже протягивали к Гирину свои щупальца. Гоминьдановские холуи пока не успели цепко схватить в свои лапы Юйвэньскую среднюю школу, но каждое действие преподавателей и учеников школы, сильных новыми идеями, теперь постоянно находилось в поле зоркого взора военщины и ее приспешников. Именно в такое время и был назначен к нам новый преподаватель. И вполне естественно, что воспитанники, напрягши нервы, ждали урока литературы. Новый учитель первой же лекцией развеял в пух и прах настороженность школьников и «монополизировал» наше внимание. Да это было и понятно: всего лишь за час он добился понимания учениками большого сюжета произведения «Сон в красной беседке» в 120 глав. Взяв существенное из произведения, он крепко увязал его в своем рассказе с важнейшими жизненными деталями. Большое умение рассказчика сразу позволило нам полно и глубоко понять роман — его жизненную логику и процесс отмирания одной дворянской семьи, где безраздельно царила патриархальная традиция. После урока учитель вышел из класса. Среди учеников раздались восторженные возгласы: «Вот и закатилось золотишко в Юйвэньскую среднюю школу!» На уроке учитель очень распространенно рассказывал о содержании самого произведения, но об авторе сказал мало. На следующий день я встретил его прогуливающимся по краю спортплощадки школы и попросил поподробнее рассказать о Чао Сюэгине, авторе этого романа. Он сказал, что времени было мало и ему пришлось сократить свой рассказ о биографии писателя, но вполне естественно и то, что я об этом спрашиваю. Потом он подробно рассказал мне о жизни Чао Сюэгиня и об истории его семьи. Когда он кончил свое объяснение, я тут же обратился к нему еще с несколькими вопросами насчет взаимоотношений, взаимообусловленности между происхождением писателя и классовым характером произведения. И на эти мои вопросы он дал исчерпывающие и ясные ответы. Заметив, что это — его личное мнение, он сказал: — Да, это факт, что происхождение писателя влияет на классовый характер его произведения, но абсолютным фактором, определяющим характер его творчества, является не происхождение, а мировоззрение самого автора. В подтверждение своего суждения он и взял Чао Сюэгиня. Писатель родился, сказал он, в дворянской семье, окруженной особой заботой императора Канси, рос в среде богатых людей, но он сумел показать образно реальность обреченного на провал феодального Китая и неизбежность его крушения, потому что мировоззрение его прогрессивно. — Очень хорошо, что ты, Сон Чжу, пришел ко мне, — одобрительно сказал он — Если ты встретил что-то непонятное или тебе хочется получить к чему-то дополнительное пояснение, то без всяких колебаний и немедленно обращайся к преподавателям за помощью. Таким должен быть подход ученика к науке, к поиску. Не стесняйся временем и местом, пусть это тебя не сковывает, больше задавай вопросов. Я люблю таких учеников, которые много спрашивают. Мне понравились его слова: «Больше задавай вопросов». Надо сказать, что еще в годы ученичества в начальной школе я слыл как ученик, задающий много вопросов. И в Юйвэньской средней школе я все беспокоил учителей своими многочисленными вопросами. Учитель Шан Юэ сказал, что у него есть и «Сон в красной беседке», и справочник-конспект о биографии Чао Сюэгине и что я в любое время могу брать у него книги, если захочу. Итак мне посчастливилось быть первым гостем в доме учителя. Мой дедушка часто говорил: то, что ученик часто бывает в доме учителя, поощрять не стоит. И многие старшие на том же настаивали, как и мой дед. Что скрывать, такие люди нашлись среди представителей старшего поколения, которые росли, вызубривая в частной школе содан строки учебника «Тонмонсонсыб». Последователи дедовского взгляда на этот счет встречались среди и тех взрослых, которые считали себя «цивилизованными», мол, благодаря новым наукам. Эти люди говорили: «Если ученик часто заглядывает в жизнь и быт своего учителя с черного хода, то такой воспитанник не считает своего наставника человеком необычным. И учителю надо вести себя так, чтобы воспитанники считали его святым человеком, который не ест и даже не мочится. Тогда он может быть вправе учить других. Для этого ему надо жить, отгородив себя от других надежной ширмой». Таков был подход дедушки к учительскому делу. Я слышал от него, что подобное мнение у него сложилось давно, когда еще мой отец в детстве учился в содан. Называли в те времена эту школу Сунхваским содан. Там учительствовал некий Ким Чжи Сон. Он был ужасным любителем выпить. За водкой он забывал все, бывал просто вне себя. Мой отец был тогда старостой класса. Учитель почти каждый день принуждал старосту бегать за водкой. Вначале отец послушно выполнял такую учительскую просьбу. А однажды отец увидел его, заядлого пьяницу, в грязной канаве, в которую он свалился по пути из школы домой. С этого дня соображения отца на этот счет изменились. И вот как-то раз, вручая моему отцу в руки большую бутылку, учитель опять послал его за водкой. Перешагнув через порог, отец бросил эту бутылку на скалу, и она разлетелась вдребезги. Вернувшись в школу, доложил учителю: — За мной гонялся тигр, я упал на камни и бутылку разбил... Слушая его, учитель, пораженный этой чепухой, с горько усмешкой промолвил: — Так, значит, с горы Пэкту тигр добрался до Мангендэ. Какой отвратительный вид был у меня! До того, как ты, Хен Чжик, стал врушкою. Я виноват, что посылал тебя за водкой... После этого учитель бросил пить. Хотя наставник расстался с горилкой, но в памяти моего отца глубокий след оставил вид учителя, который, упав во хмелю в канаву, насытил воздух вокруг запахом водки. Вот из этой истории и взят исток убеждения деда, что учитель может закрепить за собой право педагога, только живя за ширмой. Когда учитель Шан Юэ еще не успел отгородить себя от людей такой ширмою, мне и удалось вторгнуться в глубину его жизни, которая не была еще открыта никому. На полках его личной библиотечки стояли сотни книг. Это была самая обильная, самая оригинальная из виденных мною библиотек. Учитель Шан Юэ, я бы сказал, был книжным богачом. На полках его было много и романов на английском языке и биографической литературы. Я никак не мог отойти от полки. «Если проштудировать все эти книги, что тут на полках, то получатся ли знания в объеме вуза? Как мне повезло, что он, учитель Шан Юэ, пришел в нашу школу!» — погруженный в такие мысли, я брал что попадало в руки и заглядывал в книги. — Позвольте спросить, — обращаюсь я к учителю, — сколько лет заполняли вы эти полки? Он с улыбкою подошел к полкам и глянул на меня глубоко душевным взглядом. — Кажется, около десяти лет. — А сколько, по-вашему, нужно лет, чтобы прочитать все эти книги? — Если со всей прилежностью, то года за три, а с ленью — за сотню. — Если я пообещаю прочесть все эти книги за три года, то вы можете допустить меня до этой библиотеки, открыть мне все ее книги? — С удовольствием. Но только при одном условии. — Если вы разрешите мне читать их, я приму все условия. — Условие вот какое. Будь ты, Сон Чжу, писателем. Я давно хотел вырастить в своем резерве одного-двух писателей, которые служили бы пролетарской революции. Не будешь ли ты, Сон Чжу, одним из них? — Спасибо вам за столь большое доверие. Собственно, предмет этот, литературу, я особенно люблю. С большой симпатией отношусь и к профессии писателя. Только не знаю, выберу ли я для себя дорогу литературы после достижения независимости страны. Мы, знаете, сыны народа, лишенного Отечества. Мой отец всю жизнь прожил в муках, прошел все лишения, чтобы вернуть потерянную Родину, и умер, не доживя до этого. Я решил продолжить дело отца и посвятить себя в будущем борьбе за независимость. Вот каков мой величайший идеал, большая моя надежда. Борьба за освобождение нации станет моей профессией. Прислонившись к полке, он с серьезным выражением на лице то и дело кивал головой. Подойдя ко мне, положил руку мне на плечо и тихо сказал: — Молодец, Сон Чжу! Если борьба за независимость станет твоим идеалом, то я всю эту библиотечку тебе открою. Условие — этот идеал. Я получил от него «Сон в красной беседке» и вернулся домой. А в следующий раз он дал мне повести Цзян Гуанцзы «На берегу реки Амнок» и «Мальчик-бродяга». Я с большим интересом читал эти произведения. Неизгладимое впечатление произвела на меня, в частности, повесть «На берегу реки Амнок» главные герои которой — корейские девушка и парень, Ун Го и Ли Мэн Хан. А потом я получил от него «Мать» Горького. Так у нас с ним складывались особенные отношения через книги, литературу. Он давал мне читать любую книгу, какую бы я ни попросил. А книги, каких нет у него в библиотечке, доставал сам у других. Настолько был он заботлив обо мне, тратил на меня свое время не жалея. А в качестве «оплаты» за книги он обязательно требовал от меня отзывов о прочитанном. Мы делились с ним мнениями и насчет произведения Горького «Враги» и романа Лу Синя «Моление о счастье». Мы, естественно, часто обменивались своими взглядами на литературу. В центре нашей беседы тут была проблема — миссия литературы. Много разговоров было о том, как она отражает реальную действительность, как влияет на развитие общества. Шан Юэ охарактеризовал литературу как светоч, ведущий человечество к разуму. Если машина стимулирует развитие производства, часто говорил он, то литература совершенствует достоинства человека, который приводит в действие эту машину. Шан Юэ с особой признательностью относился к Лу Синю и его произведениям. Он был литературным другом Лу Синя, одним из руководимых им кружковцев. В бытность свою в литературном кружке Шан Юэ написал рассказ «Обух топора», которому Лу Синь дал добрую оценку. В рассказе говорится о выступлении местных жителей Лошаня против феодальных привычек. По словам Шан Сяоюань, дочери учителя, Лу Синь, почитав этот рассказ, выразил свое недовольство им. Он заметил, что в произведении не хватает остроты. Преодолев незрелость первоначального периода творчества. Шан Юэ создал в 30-е годы идейно и художественно отточенные произведения, такие, как роман «Заговоры», заслужившие положительную оценку читателей. В то время этот роман печатался сериями на страницах журнала в провинции Юньнань. В 80-е годы издательство «Народная литература» в Китае выпустило этот роман. Кроме этих произведений, Шан Юэ подарил читателям романы «Копье» и «Проблема собаки». И перейдя на педагогическую работу, он ни на минуту не прекращал своей писательской деятельности. И конечно же отнюдь не случайно, что он и меня намеревался вести к литературной трибуне. У него я брал даже «Избранные сочинения Чэнь Дусю». Чэнь Дусю был одним из основоположников Коммунистической партии Китая, одно время держал в руках реальную власть партии. В самом начале он не очень хотел, чтобы эта книга попала в мои руки, опасаясь, как бы я не оказался под негативным влиянием правоуклонистской капитулянтской линии Чэнь Дусю. По словам учителя, до его поступления в Пекинский университет Чэнь Дусю был деканом литературного факультета и многие преподаватели и студенты гордились, что Чэнь Дусю работал в их университете. — Одно время и я, признаться, почитал Чэнь Дусю. Я читал издаваемый им журнал «Синьциннянь» («Новая молодежь» — ред.) и первые его статьи. Я, собственно, увлекался ими даже незаметно для самого себя. Но теперь и в моих взглядах на Чэнь произошли перемены. Так признавался сам Шан Юэ. По его словам, в период движения 4 мая и основания компартии Чэнь Дусю пользовался любовью огромной массы людей. А потом интерес к нему сполз наземь потому, что он ратовал за правооппортунистическую линию. Оппортунистические ошибки Чэнь Дусю наиболее всего проявились в его подходе и его позиции по крестьянскому вопросу. Еще в 1926 году Сталин отметил, что крестьянство является основной силой на антиимпериалистическом фронте Китая и самым главным, надежным союзником рабочего класса. А Чэнь Дусю крестьянством пренебрег. Он, боясь столкновения крестьян с выходцами тухао (местный богач — ред.), выступил против вмешательства крестьян в администрацию и их активной самозащиты. Короче говоря, он хотел ограничить борьбу крестьян за свои интересы. Ошибка его заключалась в том, что он под предлогом борьбы против империализма выступил против революции в деревне и боялся, как бы не удалилась буржуазия от революционного фронта. Его капитулянтская линия, наоборот, стимулировала измену буржуазии революции. Таковы были взгляды учителя Шан Юэ на Чэнь Дусю. В статьях Чэнь Дусю, как справедливо отметил Шан Юэ, содержались элементы капитулянтства, которые нанесли бы огромный вред делу революции. Прочитав «Избранные сочинения Чэнь Дусю», мы много часов беседовали с учителем Шан Юэ, обмениваясь взглядами на крестьянский вопрос. Беседы шли по проблемам: каковы общность и различие места крестьянского вопроса в корейской и китайской революциях, что надо учесть в ленинской стратегии по крестьянскому вопросу, как побудить крестьян выполнять роль главного отряда революции. Я ответил: — Как земледелие считается основой основ на свете, так и крестьянство, может быть, должно рассматриваться как величайшая сила на свете. Подтверждая правоту моих слов, Шан Юэ сказал: — Пренебречь крестьянством — значит пренебречь земледелием, пренебречь землей, так что любая революция в этом случае не избежит провала, какой бы хороший идеал она ни имела. Он добавил еще, что ошибка Чэнь Дусю состоит в том, что он забыл об этом принципе. После такой беседы я, в конце концов, убедился в том, что учитель Шан Юэ — коммунист. И он, в свою очередь, понял, что я занимаюсь комсомольской работой. У него были удивительные восприимчивость и способность распознавать сущность вещей. Шан Юэ вступил в КПК в 1926 году. Он руководил в родном краю крестьянским движением, был арестован гоминьдановской реакционной военщиной, более года мучительно страдал в армейской тюрьме в провинции Цжэцзян. В начале 1928 года он был освобожден на поруки при помощи военного врача-корейца. Заменив фамилию и имя на Се Хунву, он переселился в Маньчжурию и по ходатайству Чу Тунаня начал преподавать в Юйвэньской средней школе в Гирине. После того, как мы обменялись мнениями по крестьянскому вопросу, мы часто беседовали с ним о политических проблемах. К тому времени среди молодежи и учащихся Гирина оживленно шли политические дискуссии. Китай переживал период большой революции, в Корее происходил подъем массового движения. Поэтому была уйма проблем, которые вызывали полемику. В то время среди корейской молодежи стал предметом разговора вопрос: какой метод лучше — Ли Чжуна или Ан Чжун Гына? Шли жаркие дискуссии. Многочисленная молодежь, учащиеся придавали решающее значение методу борьбы Ан Чжун Гына. О его методе я с особым вниманием выслушивал учителя Шан Юэ. Он сказал: поступки Ан Чжун Гына, конечно, патриотические, но метод его борьбы авантюристический. Его взгляд совпадал с моей мыслью. Я думал, что в борьбе против агрессии японского империализма ни в коем случае невозможно победить, опираясь на террористические акты, на методы расправы с крупными одним-двумя приспешниками военщины, и что достичь намеченной цели можно лишь при условии воспитания народных масс, пробуждения их сознательности и мобилизации всего народа на борьбу. Обменялись мы с ним также мнениями об истории агрессии японского империализма в Корее, его колониалистской политике в Корее, о его агрессивных поползновениях в Маньчжурии, о настроениях военщины, о необходимости сплоченности и сотрудничества народов Кореи и Китая в борьбе против империализма и агрессии. К тому времени среди учеников Юйвэньской средней школы шло много разговоров вокруг позиции Лиги Наций по вопросам разоружения. При этом немало учащихся питали иллюзии в отношении Лиги Наций. Поэтому я и написал статью, в которой говорилось, что Лига Наций прибегает к обманным трюкам в вопросе разоружения. Многие школьники поддержали мою статью. Ознакомившись с нею, Шан Юэ сказал, что мой взгляд правильный. После прибытия в Гирин Шан Юэ, хотя и прервалась нить связи с организацией компартии, много раз выступал с просветительными лекциями по разъяснению произведений Горького, Лу Синя и других прогрессивных писателей. Как-то по приглашению членов тайного читательского кружка он читал лекции на тему «Выступим против империализма!» Специальные лекции эти шли неделю в школьной библиотеке. Отклики на эти лекции были замечательными. И я этими добрыми отзывами вдохновлял учителя. Прогрессивностью своих идей, высокой ответственностью за воспитание подрастающего поколения, большой эрудицией, особенно в проблемах культуры и истории Востока и Запада старых и современных времен, Шан Юэ пользовался любовью воспитанников. Это, конечно же, было не по душе реакционным преподавателям, подкупленным военщиной, и они подло пытались подорвать его авторитет как педагога. Воспитанники школы, пользовавшиеся поддержкой и защитой преподавателя Шан Юэ, также стали предметом клеветы и инсинуации с их стороны. Один из таких преподавателей по фамилии Фэн угрожающе предложил директору школы Ли Гуанханю исключить корейских школьников из учебного заведения. А инспектор по спорту Ма изощрялся в попытках пустить недобрую репутацию против меня — мол, корейцы враждебно относятся к китайским учителям. И каждый раз, когда происходили такие неприятности, Шан Юэ заступался за меня. Преподаватель английского языка тоже с нескрываемой враждой относился к ученикам, стремившимся к новому идеологическому течению. Он был до мозга костей проникнут идейкой низкопоклонства, с жгучим презрением относился к народам Востока. Этот низкопоклонник дошел даже до того, что позволил себе сказать вот такое: люди Запада едят тихо, а китайцы за обеденным столом слишком шумят и чавкают, что является выражением их дикости. Он сам был китаец, но разыгрывал из себя европейца. Он с нескрываемым нахальством наговаривал всем об «отсталости» народов Востока. Это нас задело, и вот мы, когда нам довелось помогать поварам в столовой, нарочно приготовили блюдо тханьмянь (вид лапши — ред.). Потом к столу пригласили преподавательский состав. Блюдо было горячее, и потому в тот день в столовке было полно чмоканья. И тот самый преподаватель английского языка ел тханьмянь с шумным чмоканьем. Он дул на это огненное кушанье, не жалея легких своих, и брал в рот лапшу с величайшим трудом. Видя это, ученики покатывались со смеху. Он догадался, что так это блюдо они приготовили нарочно, чтобы загнать его в тупик с его «культурой» и вкусами. И, покраснев до ушей, он поспешно удалился из столовой. После этого, вот так проученный, он больше не говорил таких оскорбительных слов против народов Востока. Кстати сказать, он был чрезмерно пропитан духом низкопоклонства перед Западом, и ученики школы не проявили своего энтузиазма на уроках английского языка. В 1929 году нажим на Шан Юэ со стороны реакционных преподавателей еще более усилился. Однажды он убедительно утверждал, говоря о спорте, что в нем, в спорте, главное качество — его массовость, а не опора на узкий круг мастеров. При этом он имел в виду, что баскетбольную площадку школы монополизируют особо отобранные игроки. Недовольные этим его выступлением, игроки-хулиганы группою напали на него, когда он после уроков возвращался из дому в корпус школы. Предвидя это я позвал комсомольцев и членов Антиимпериалистического союза молодежи, и мы заблаговременно предотвратили готовившуюся пакость. Пожурив хулиганов, мы разогнали их. — Каких славных холуев вскормил Ма! Сволочи, хуже червей! — жаловался Шан Юэ, глядя на сверкающие пятки улепетывающих нахалов. — Это не удивительно. Это же тоже одна из форм классовой борьбы, не так ли, учитель? Надо предусмотреть в дальнейшем и более острые столкновения, —сказал я, улыбаясь, может быть, и горько. — Да, ты прав, — подтвердил он мои слова. — Мы же сейчас боремся с военщиной... Впоследствии Шан Юэ отчаянно боролся за возвращение в школу тех воспитанников, которые подлежали несправедливому исключению из школы по указанию ведомства просвещения. За это его сняли с должности преподавателя, и он ушел из Юйвэньской средней школы. В то время я руководил массовыми организациями в Чанчуне и Калуне. Когда я вернулся в школу, прибежал ко мне Квон Тхэ Сок и передал мне письмо учителя Шан Юэ. В письме было написано: «Я уезжаю побежденным в схватке с военщиной. Но в будущем мы ее победим. Ты, Сон Чжу, решил прожить жизнь как сын Родины и народа. За твой идеал я, где бы ни находился, пошлю тебе, Сон Чжу, наилучшие пожелания». Такими были последние слова учителя Шан Юэ. После этого мне не довелось ни разу встретиться с ним. Только я однажды узнал, что он
жив. В 1955 году он прислал мне свою статью «Исторические отношения между мною и Маршалом Каждый раз, когда посещали нашу страну китайские руководители, я спрашивал их об учителе Шан Юэ. Однако встреча с учителем, к моему большому сожалению, не состоялась. Вернее было бы сказать, что я, со своей стороны, не выполнил свой моральный долг бывшего его ученика. Но государственная граница, действительно, странная и необычная вещь! Шан Юэ работал профессором в Китайском народном университете в Пекине и в 1982 году скоропостижно скончался. В 1989 году к нам приехала Шан Цзялань, старшая дочь моего учителя, которая работает сотрудником в НИИ механики АН Китая. А в 1990 году со мной встретилась Шан Сяоюань, его третья дочь. Она преподает в Китайском народном университете. Когда я заметил на лицах этих дочерей облик моего старого учителя, с которым расстался 60 лет назад, я испытывал неудержимую радость. Пускай нации разные, но близкие чувства не меняются. Эти человеческие чувства не знают барьера в цвете кожи, в языке и вероисповедании. Если была бы рядом площадка Юйвэньской средней школы, то я, нарвав горсть цветов сирени, расцветающей на той площадке, сказал бы им: — Видите, вот эти цветы любил ваш отец. Я часто встречался с учителем Шан Юэ именно под этой сиренью. Покинув Гирин, он работал в Харбине, Шанхае, Пекине, Ханькоу, Чунцине, Нинся, Яньане и в других местах. Самоотверженно трудился, занимаясь партийной, педагогической, культурной и журналистской работой. Одно время, сказали мне, был заведующим общим отделом Маньчжурского провинциального комитета партии. До последних минут своей жизни он не забывал меня, был верен интернациональным чувствам к близкому соседу Китая, моей Родине — КНДР. Его прах покоится сейчас на кладбище погибших патриотов на горе Бабаошань в Пекине. Если человек имеет такого учителя, о котором может вспоминать всю жизнь, он, несомненно, счастлив. Значит, могу сказать, что и я счастливый человек. Когда я тоскую по учителю Шан Юэ, который оставил в памяти о моей молодости неизгладимый след, я мысленно шагаю и шагаю по площадке Юйвэньской средней школы.
|