4. Стремление к новой арене деятельности

Училище «Хвасоньисук» испытывало большие затруднения из-за нехватки средств. Число курсантов не превысило и ста человек. Но в тогдашних условиях Армии независимости не так уж легко было кормить и этих курсантов.

Ведала училищем группировка Чоньибу, но она не могла снабжать его средствами в достатке. Эта группировка установи­ла три системы управления — административную, военную и гражданскую, и с трудом вела работу, которую надлежит выпол­нять целому государству, за счет жалких пожертвований населе­ния в фонд военных расходов.

Администрация училища для преодоления затруднений со средствами периодически мобилизовывала курсантов на сбор фонда для эксплуатации училища. Курсанты группами по 20 человек возвращались в роты, в которых они служили раньше. Получив там оружие, собирали в течение двух месяцев фонд, обходя районы, находящиеся под контролем Чоньибу, и сменя­лись другими группами по истечении срока.

Собранные таким образом средства кончались уже через несколько месяцев. Тогда училище вновь обращалось за по­мощью к Чоньибу в Гирине.

Однажды начальник училища Чвэ Дон О послал в штаб-квартиру Чоньибу инспектора, чтобы достать средства на зимов­ку. Тот вернулся в училище с пустыми руками и сказал, что командир 3-й роты является проходимцем. Он говорил, что командир этот забрал деньги, выделенные для училища, и затратил их целиком на свою свадьбу. По слухам, он так растратил эти деньги, что угощал все село в течение нескольких дней, а оставшимися продуктами потчевал даже жителей сосед­него поселка.

Слушая такое, я не мог сдержать своего гнева. Средства же не падали даром с неба в сейф Чоньибу. Эти деньги жители копили грош за грошом, питаясь жидкой похлебкой и пропуская даже еду, и вносили их в фонд военных расходов с желанием достижения независимости страны. Они обеспечивали этот фонд во что бы им это ни стало. Для этого даже плели и продавали лапти.

А командир 3-й роты, видимо, закрыл глаза на это. Этот так называемый командир роты, ослепленный личными интересами, похитил даже казенные деньги, начисто опозорив свое воинское звание.

Командир, призванный вести кровопролитный бой с врагом с оружием в руках, без всякого стеснения позволил себе такой мерзкий поступок, — это ли не свидетельство того, что начисто прогнила верхушка Армии независимости?!

После «Договора года Ыльса» один из командиров Армии справедливости, получив сообщение о поражении Сунчханского отряда этой армии, командуемого Чвэ Ик Хеном, разве­рнул активную деятельность в различных районах провинции Чолла, ведя за собой сотни бойцов. Говорят, он, узнав, что его подчиненный разграбил имущество народа, пеняя и на себя за это, распустил свой отряд и скрылся в горах. Этот эпизод дает понять, что этот командир Армии справедливости посчи­тал посягательство на народное добро несмываемым позором и тягчайшим преступлением. Омерзительный поступок команди­ра 3-й роты, в конце концов, и сводился именно к посягательству на имущество народа.

Когда мы жили в Линьцзяне, я видел, как порицали люди нескольких бойцов Армии независимости, которые отправились в Корею и насильственно забрали там вола у крестьянина. Командир отряда, в котором состояли эти бойцы, был пригла­шен в наш дом и подвергся острой критике моего отца.

В те времена был установлен такой порядок: когда появи­лись бойцы Армии независимости в деревнях корейских жителей, контролируемых этой армией, за средствами на военные расхо­ды, старосты деревень роздали жителям уведомления, где было указано, кто сколько денег обязан вносить, кто сколько — зерна, и последние должны были сдавать по этим уведомлениям деньги или зерно в фонд военных расходов. Для бедных крестьян это было тяжелым бременем.

Однако отряды Армии независимости, не внимая этому, старались взимать с населения как можно больше денег. Они определили каждый себе свой район и наперебой расширяли его пределы. Иной отряд Армии независимости даже отнимал у другой вооруженной группы собранный ею фонд путем шанта­жа. Большие и малые вооруженные отряды соперничали между собой во взимании денег с населения. В их глазах местные жители были лишь налогоплательщиками и прислужниками, которые обеспечивают их деньгами, зерном и ночлегом.

Отвратительные поступки этих отрядов ничем не отлича­лись от действий чиновничества феодального общества.

Феодальные правители Кореи, надев украшенный нефритом головной убор и сидя во дворце, разрабатывали все новые и новые законы о налогах, чтобы выжимать из народа пот и кровь, и эксплуатировали его без всяких ограничений.

Одно время феодальное правительство, затратив колоссаль­ные средства на возведение дворца Кенбок, выдумало даже дорожную пошлину, чтобы восполнить расходы. Если бы оно построило за счет разграбленных таким путем денег хотя бы один вуз или завод, то потомки были бы ему благодарны.

Передовые курсанты училища «Хвасоньисук» досадовали, говоря, что теперь и Армия независимости идет к своему концу, раз ее командир роты разложился до такой степени. Но только сожалели да порицали. Если бы тогда был установлен строгий режим, как сейчас, можно было бы прибегнуть к закону на основе мнений армии и народа или устроить товарищеский суд, чтобы наказать преступника. Но в ту пору не было такого закона и была предельно расхлябана дисциплина, так что с этим нечего было поделать.

Правда, в Чоньибу был аппарат, ведавший гражданскими делами, но это было лишь одно название. Работники этого аппарата только подвергали телесному наказанию жителей, не внесших как следует деньги в военный фонд, и закрывали глаза на незаконные действия таких людей, как тот командир роты. В их правилах была лазейка для верхушек.

После этого инцидента я решил со всей серьезностью бить в набат для Армии независимости и всех участников движения за независимость. Но дело было в том, каким методом бить в набат.

Чвэ Чхан Гор предложил без промедления выбрать предста­вителей курсантов и выразить протест, обходя все роты с первой до шестой.

Некоторые товарищи предложили опубликовать на страни­цах газеты «Тэдон минбо» — органа Чоньибу статью, разоблачающую бюрократические действия Армии независимости. Не­плохо было бы так сделать, но вряд ли откликнутся на это руководство Чоньибу, командиры других рот и члены редколле­гии, чье положение мало чем отличалось от положения того командира 3-й роты.

Я предложил послать изобличающий документ во все роты Армии независимости вместо того, чтобы откладывать дело в долгий ящик, применяя не очень уверенный метод. Товарищи поддержали мое предложение и просили меня написать документ.

Этот изобличающий документ был первой нашей критикой в адрес националистов после организации Союза свержения империализма. Я писал такой документ впервые, но мне каза­лось, что в нем не сказано все, о чем хотелось сказать. А товарищи одобрили документ, и я дал его Ким Си У, чтобы передать связному Чоньибу. Вскоре этот изобличающий доку­мент был передан всем ротам через связного.

Отклик был немалый. Наверно, этот документ дал сильный толчок даже О Дон Чжину, который никогда не допускал задевать его самолюбие или критиковать Чоньибу, не говоря уже о командире, растратившем военный фонд на свою свадьбу.

В начале следующего года, когда я учился в Гирине, О Дон Чжин говорил мне об этом изобличающем документе. Он сказал, что читал его в 6-й роте вместе с ее командиром и командирами взводов.

— Прочитав изобличающий документ, я дал нагоняй коман­диру 3-й роты. Думал даже снять его с должности. Подобные людишки срамят Армию независимости, — добавил он.

О Дон Чжин, честно признав, что прогнили верхушки Армии независимости, мучился и досадовал, не умея исправить положение. Как он с таким пылким характером смог взять себя в руки, воочию увидев процесс разложения Армии независимости и будучи не в состоянии приостановить этот процесс!

Слушая О Дон Чжина, я осознал, что разложение Армии независимости мучит не только нас, представителей молодого поколения, но и патриотически настроенных националистов.

Однако никак нельзя было преодолеть морально-полити­ческое разложение Армии независимости одним лишь изоблича­ющим документом. Эта армия неудержимо катилась все дальше по пути отмирания. Не могла быть иною судьба Армии незави­симости, этой националистической армии, представлявшей и защищавшей интересы имущего класса.

Курсанты нашего училища мало чем отличались от бойцов Армии независимости в том, что они обращались с населением грубо и обрушивали на него чрезмерное экономическое бремя. Они тоже обходили соответствующие районы и собирали напе­регонки материалы и зерно, когда мобилизовывались на рекви­зицию. Придирались к людям, не откликавшимся на реквизицию как следует. Говоря, что у них, мол, нет чувства патриотизма и они не считаются с Армией независимости, курсанты заставляли их отдать хотя бы свинью или кур.

Курсанты жаловались, что училище кормит их только чуми­зной кашей с невкусными закусками. Как-то раз один курсант, ужиная в столовой общежития, выразил недовольство тем, что подают только чумизную кашу с супом из сушеной капусты, и даже поссорился с Хван Сэ Иром, заведующим столовой. Хван Сэ Ир честно выполнял свою служебную обязанность, но курсан­ты сетовали, что заведующий столовой не справляется со своей должностью, когда хоть немного снижается качество питания.

Сразу после освобождения страны я встретился в Ичжу с Хван Сэ Иром, работавшим заместителем председателя уездно­го народного комитета. Мы вспомнили о днях жизни в училище «Хвасоньисук». Он с улыбкой сказал, что он, учитывая урок того времени, ни в коем случае не привередничает за столом, находясь в деревне.

Я думал, что те, кто капризничает в нашем училище, выражая недовольство чумизной кашей, будут привередничать за столом и в Армии независимости после окончания училища, что такие люди в конце концов превратятся в подлецов, знающих только деньги и власть. Но беда была в том, что через два года такие люди станут офицерами и будут командовать ротами или взводами Армии независимости. Чего можно ожидать от армии, не имеющей готовности питаться чумизной кашей, не говоря уже о решимости умереть с голоду!

С течением времени у меня в душе все больше возрастало разочарование в обучении в училище наряду с разочарованием в националистическом движении в целом, и прежде всего в движе­нии Армии независимости. «Хвасоньисук» не удовлетворило мои ожидания, а я не мог удовлетворить ожиданий этого учили­ща. Я не мог стать курсантом, какого требует «Хвасоньисук», в то время как это училище не может быть таким, каким я хотел его видеть. Было прямо пропорциональным мое недовольство училищем и его недовольство мною.

Чем глубже я втягивался в передовые, марксистско-ленин­ские идеи, тем дальше отдалялся я от воспитания в училище «Хвасоньисук». Чем дальше я отдалялся от обучения в этом училище, тем глубже впадал я в духовные мучения. Меня мучила мысль, не значит ли мое отдаление от училища отказ от ожиданий людей, направивших меня в это училище, и нарушение воли отца, который вверил им мое будущее. Совестно было мне при мысли об О Дон Чжине, который пришел на похороны моего отца, преодолев далекий путь в сотни ли, утешал и советовал отпра­виться в училище «Хвасоньисук», сунув мне в карман дорожные расходы, о Ким Си У, налившем мне даже рюмочку вина по прибытии в это училище, о Чвэ Дон Оио Кан Чжэ Ха.

Чтобы быть верным своему долгу перед этими людьми, я должен был привыкнуть к воспитанию в училище, хотя им был недоволен. Можно было соблюдать приличия перед ними, если я буду учиться два года, забыв обо всем, а потом пойду в ту или иную роту и безропотно буду выполнять военную службу в Армии независимости. Ведь не могло же быть, чтобы нельзя было изучать новые идеи или вести работу по расширению фундамента Союза свержения империализма потому, что я служу в Армии независимости.

Однако было немыслимо из-за этаких приличий терпеть воспитание, которое я определил консервативным, и проводить время кое-как день за днем. Не хотелось мириться таким образом со старым образованием.

Тогда как же быть? Вернуться домой и вести домашнее хозяйство, взяв на себя работу аптеки вместо дяди, или посту­пить в другую школу в одном из городов — Шэньяне, Харбине или Гирине?

После тяжких мучительных размышлений я решил все же бросить учебу в училище «Хвасоньисук», уехать в Гирин и заниматься там в средней школе. Вместо Хуадяня я выбрал Гирин следующей станцией моего жизненного пути потому, что этот город являлся важным политическим центром Маньчжурии, где собирались множество деятелей антияпонского движения за независимость и коммунистов Кореи. Не случайно Гирин называ­ли «вторым Шанхаем». Во Внутреннем Китае Шанхай был местом, где собирались корейские революционеры.

Я хотел вырваться из узких пределов Хуадяня, выйти на более широкое поприще и развивать по-настоящему коммуни­стическое движение, сделавшее первый свой шаг с созданием ССИ, на новой, более высокой стадии. Это была главная причина, почему я бросил учебу в училище «Хвасоньисук».

Первым в моей жизни крупным смелым шагом было то, что я покинул «Хвасоньисук» после полугодовых занятий и напра­вился в Гирин. Вторым таким шагом можно назвать то, что я, формируя новую дивизию после совещания в Наньхутоу, сжег узел со «списками» причастных к реакционной шпионской орга­низации «Минсэндан».

Поныне считаю, что тогда я поступил правильно, решив бросить учебу в училище «Хвасоньисук» и идти в Гирин, в гущу учащейся молодежи. Если бы я не покинул это училище вовремя и вертелся бы в его рамках, то замедлились бы настолько все процессы, приведшие корейскую революцию к бурному подъему в дальнейшем.

Члены ССИ очень удивились, когда я заявил, что пойду в Гирин, покинув училище. Я говорил им:

— Поскольку мы создали ССИ, то теперь необходимо распространять на различные районы его организации и идеалы. Невозможно ничего будет сделать, просиживая в училище «Хвасоньисук». По-видимому, от учебы в таком училище боль­шой пользы не будет. После моего ухода вы тоже должны, пользуясь удобным случаем, занять надежные места или в отрядах Армии независимости, или на других подходящих участках и идти в гущу масс, расширяя сеть организаций ССИ. Вы все члены этой организации и потому обязаны находиться под ее единым руководством, где бы вы ни работали.

С некоторыми товарищами договорился о новой встрече в ближайшем будущем в Гирине.

По вопросу о моем уходе из училища я советовался и с Ким Си У.

— Мне не очень нравится учеба в училище «Хвасоньисук». Хотелось бы уйти в Гирин и учиться там в средней школе, хотя денег у меня на это нет. Посоветуюсь и с моей семьей. Как мне быть, по вашему мнению? — признался я откровенно.

Управляющий очень раздосадован был этим, но принятому мною решению не возразил.

— Коли у тебя такая решимость, помогу и я тебе. Посовету­юсь еще с друзьями. Как говорится, для каждого человека есть телега, которая ему нравится. Если тебе не нравится телега «Хвасоньисук», поезжай на своей собственной, — ответил он.

И у меня гора с плеч свалилась, когда так великодушно понял и поддержал меня Ким Си У, человек, который так радовался и приветствовал больше всех других мое поступление в училище «Хвасоньисук». Он посоветовал мне попрощаться и с начальником Чвэ Дон О как следует, чтобы тот не обиделся. Потом Ким попросил меня непременно зайти к нему, когда отправлюсь в Гирин после встречи с матерью.

Уговорить Ким Си У было не так трудно, чем я предполагал. Но расставание с начальником училища Чвэ Дон О было сопряжено с непереносимой мукой. Сначала он обиделся и долго говорил с досадой:

— Раз мужчина поставил перед собой какую-то цель, не к лицу ему отказываться от нее на полпути. Говоришь, что решил бросить учебу в нашем училище потому, что обучение в нем тебе не нравится. В наше тревожное время вряд ли найдется где-нибудь школа, где занятия по вкусу всем и каждому.

Он повернулся лицом к окну и долго смотрел на небо. На дворе падал хлопьями снег.

— Если училище наше не нравится таким талантливым курсантам, как Сон Чжу, то я тоже уйду отсюда, — проговорил он наконец.

Такие совершенно неожиданные его слова ошеломили меня, и я стоял молча, не находя себе места. Мне казалось, что я поступил слишком жестоко, говоря начальнику прямо в глаза, что не нравится мне образование в этом училище.

Спустя немного, успокоясь, он подошел ко мне и тихо положил руку на мое плечо.

— Я не буду вмешиваться в вопрос, у кого какая идеология: национализм или коммунизм, если только она нацелена на дости­жение независимости Кореи. Желаю тебе успеха от всей души.

Вышли на спортплощадку. Он еще долго и задушевно говорил мне хорошие слова, которые послужат мне уроком на всю мою жизнь. А снег падал и падал и на голову ему, и на плечи. Впоследствии я каждый раз, когда вспоминал образ начальника училища, провожавшего меня под хлопьями снега, раскаивался в своей оплошности, что не стряхивал с него снега, густо ложивше­гося ему на плечи...

Через 30 лет в Пхеньяне состоялась трогательная моя
встреча с Чвэ Дон О. Я был Председателем Кабинета Министров, он — руководящим работником Консультативного совета бывших южнокорейских политических деятелей в Северной
Корее по содействию мирному объединению. Но эта встреча
была все же встречею ученика с учителем. Идеалы Союза
свержения империализма, провозглашенные в Хуадяне, расцве­ли социализмом на этой земле, победно вынесшей суровые
испытания войны.   

— В конце концов были правы тогда Вы, Председатель Сон Чжу! — с улыбкою сказал он, называя мое детское имя.

Эти его слова вернули меня в далекое прошлое, на спортпло­щадку училища «Хвасоньисук», где падал тогда такой густой снег.

Старый учитель, проживший всю свою жизнь в политиче­ской обстановке, полной перипетий, подытожил этой короткой фразой ту беседу, что состоялась между нами тогда, 30 лет тому назад.

Моя мать тоже поддерживала то, что я бросил учебу в этом училище. Вначале она очень посерьезнела, узнав, что я покинул училище, но она успокоилась, когда я подробно объяснил ей, почему бросил учебу.

— Ты все время беспокоишься о плате за обучение. Человек не сможет ничего делать, когда он утруждает себя деньгами. Я обеспечу плату за обучение любыми средствами. А ты должен добиться своей цели непременно. Раз решил идти новым путем, иди крупными шагами.

Такой наказ матери глубоко вдохновил меня, вернувшегося в Фусун с новым замыслом.

В Фусуне я видел, как терзаются многие мои друзья, сидя дома, не найдя дальнейшего пути, друзья, с которыми я дружил, начиная со школьной скамьи. Из-за бедности они не смогли поступить в среднюю школу. И мне так захотелось пробудить их и повести по пути революции...

В то время я, только что образовав ССИ, решил пустить его корни в различные районы, и меня подмывало страстное жела­ние заниматься какой-нибудь работой. Тогда я и создал детский союз Сэнар (Новый день — ред.) из патриотически настроен­ных детей города Фусуна и прилегающих к нему местностей. Это было 15 декабря 1926 года. Как показывает само название, этот союз был коммунистической организацией детворы, борющейся за новый день, когда будет свергнут японский империализм и возрождена Родина, за новый светлый день, когда будет ликви­дировано старое и построено новое общество.

Образование детского союза «Сэнар» послужило важным моментом для расширения сферы деятельности ССИ. Внуши­тельным был лозунг этого союза. Тогда мы выдвинули лозунг «Бороться за освобождение и независимость Кореи!» Чтобы осуществить его, мы поставили очередные задачи по изучению новых, передовых идей и активному разъяснению и пропаганде их среди широких масс и т. д.

Чтобы осуществить задачи этого союза, я определил его организационные принципы и систему работы, а также нормы жизни членов союза. До отъезда в Гирин я руководил их деятельностью.

26 декабря 1926 года на основе опыта организации ССИ и детского союза Сэнар я помог матери создать Антияпонское общество женщин.

После смерти отца мать активно включилась в революцион­ную борьбу. В ту пору она повсюду создавала вечерние курсы не только в уездном центре Фусун, но и во многих окрестных селах, учила корейских женщин родному языку и воспитывала их в революционном духе.

Побыв некоторое время в Фусуне, я отправился в Гирин. По пути я зашел в Хуадянь к Ким Си У, как мы договаривались раньше.

Он сказал, что Ким Са Хон был близким другом моего отца,
и дал мне письмо, написанное в его адрес. В письме он просил его
помочь мне поступить в школу. Это было моим последним
свиданием  с  Ким Си У.

Ким Си У один из тех, которых я не могу забыть. Он произвел на меня неизгладимое впечатление. Скупой на слова, он сделал многое во имя независимости страны. Он занимался просвети­тельской работой среди масс и воспитанием подрастающего поколения, покупкой оружия и обеспечением денежного фонда, провожал подпольщиков, отправляющихся внутрь страны, передавал секретные документы и материалы, вел работу по объединению вооруженных организаций и обеспечению единст­ва их действий. Почти не было сферы, которой не касался бы этот человек.

Он не только активно помогал моему отцу в его деятельно­сти, но и со всей искренностью поддерживал также мою работу. Именно Ким Си У стоял на страже на улице в тот день, когда мы создавали Союз свержения империализма, и радовался этому больше всех.

И после разлуки со мной Ким Си У, продолжая эксплуатиро­вать Енпхунскую рисоочистительную фабрику, снабжал Армию независимости продовольствием, оказывал активную помощь корейским учащимся. Когда в Китае шла гражданская война, он, работая председателем Комитета по содействию революции, прилагал большие усилия для охраны жизни и имущества корейцев от посягательств японской армии и войск Чан Кайши, невзирая на неимоверные страдания.

Ким Си У вернулся на Родину в 1958 году. На протяжении всей своей жизни он делал столь многое в интересах нации, но никогда ни слова не молвил об этом. В результате я тоже не мог узнать, где он находился. Он рассказал своим детям о том, какие отношения имел он с моим отцом и со мной, только тогда, когда заболел в Чончхоне тяжелой болезнью и знал, что ему осталось всего лишь несколько дней до смерти.

Выслушав слова отца, сын его изумился и сказал ему:

— Почему ты ни разу не посетил Полководца, имея такую глубокую связь с ним? Он будет очень рад, когда увидит тебя. Сейчас Полководец руководит на месте работой нашего Чончхона. Хоть сейчас пригласить бы его в наш дом, если ты сам не можешь встать. Это же твой долг.

Тогда я действительно руководил на месте работой уезда Чончхон.

Выслушав сына, Ким Си У упрекнул его:

— Перед смертью я говорю вам о прошлых событиях не для того, чтобы вы воспользовались чьей-либо милостью, а для того, чтобы вы, зная историю жизни своей семьи, тоже были преданны Полководцу и поддерживали его изо всех сил. Нельзя задерживать Полководца, занятого государственными делами, хотя бы и на одну минуту...

Вообще Ким Си У был таким прямодушным и добрым человеком. Если бы он последовал совету сына, он, конечно, встретился бы со мною и я тоже увидел бы его. Но этому не суждено было сбыться. И эту досаду я не смогу подавить в себе никогда...

Каждый раз, когда я вспоминаю о периоде, когда я учился в училище «Хвасоньисук» и создавал ССИ, встает в моей памяти наш дорогой Ким Си У. Нельзя и говорить о моей жизни в Хуадяне в отрыве от Ким Си У. Это он оказывал нам наиболь­шую, неизвестную людям помощь в те незабываемые дни, когда мы в Хуадяне распространяли новые идеи и организовывали ССИ.

ССИ смог вырасти и стать железной когортой непобедимых борцов благодаря тому, что пользовался активной поддержкой таких верных людей, как Ким Си У.

Запечатлев в сердце ожидания такого народа, я отправился в Гирин с далеко идущими замыслами и твердой решимостью осуществить их на деле.

НАЗАД                    СОДЕРЖАЖНИЕ                                ВПЕРЕД