|
5. Под идеалом консолидации
Наш отряд ускорил поход в Люхэ. Уезд Люхэ, как и Синцзин, Тунхуа, Хуадянь, Паньши, был широко известен в Южной Маньчжурии как один из важнейших очагов движения за независимость Кореи. В этом районе вместе с деятелями движения за независимость страны, принадлежавшими к старому поколению, было много и борцов – представителей нового поколения, стремившихся к коммунизму. И Синхынские курсы, широко известные в истории движения за независимость Кореи как первое военное училище, были учреждены в Ханихэ уезда Люхэ Южной Маньчжурии. Определяя Люхэ как один из пунктов маршрута нашего похода, мы намеревались активно развернуть в этом районе политическую работу, чтобы расширить в массах базу для деятельности АНПА. Не только в Люхэ, но и в Саньюаньпу, Гушаньцзы, Хайлуне, Мэнцзяне и других районах, расположенных на пути нашего возвращения до Аньту, мы решили развернуть наряду с работой по революционному воспитанию масс энергичную деятельность по расширению отрядов партизанской армии. Именно в этом и состояла одна из сторон стратегических соображений, предусмотренных нами при определении маршрута нашего похода в Южную Маньчжурию. Экспедиционный отряд, останавливаясь прежде всего в Саньюаньпу, Гушаньцзы, Люхэ, Хайлуне, проводил работу с революционными организациями. После события 18 сентября революционные организации в этих районах были жестоко разрушены вследствие вражеского белого террора. Большинство организаций, созданных в течение нескольких лет потом и кровью коммунистов нового поколения, было либо разрушено, либо разгромлено и распущено. Были и такие организации, которые невозможно было восстановить: все их члены либо арестованы, либо убиты. От последствий события 18 сентября больше всего пострадал Хайлун и его окрестности. В Хайлуне находилось японское консульство, и вражеские щупальца были в нем протянуты глубже, чем в других местностях. В каком бы районе мы ни бывали, там были люди, которые не находили себе места, чтобы найти нить, ведущую к установлению связи с организацией. Во всех местностях, где мы останавливались, я встречался с членами низовых партийных организаций, разветвленных от основы первой партийной организации, с активом КСМК и АСМ и руководителями Крестьянского союза, Антияпонского общества женщин и Детской экспедиции. Ознакомившись с их деятельностью, я обсуждал с ними предстоящие революционные задачи, дальнейшие задачи нашей борьбы. В ходе этого я заметил в настроениях у членов революционных организаций этой местности и в их образе мышления несколько отрицательных моментов, которые нельзя обойти молчанием. Первый момент – это была тенденция пораженчества, которая начала быстро распространяться среди них в связи с событием 18 сентября. Такая тенденция проявлялась прежде всего в их образе мышления: «Захвачена Японией и Маньчжурия, теперь всему конец». Немало таких людей, которые твердили: «Япония победила Россию, самую великую в мире по территории страну, разгромила и цинский Китай. А ныне у нее глаза загорелись и на основную территорию Китая, чтобы захватить ее вслед за Маньчжурией. Неизвестно, насколько сильны американские и английские войска, но, видать, и им не устоять против японских войск. Смотри, Япония покорит чуть ли не весь мир! В такой обстановке ожидать независимости Кореи – все равно что ждать у моря погоды». Иллюзии насчет японских войск, возникшие после японо-китайской (1894 — 1895 — ред.) и русско-японской войн, к этому времени все более поощрялись и распространялись. Находились и люди, которые считали пустыми словопрениями заявления о возможности победить японский империализм собственными силами корейской нации. Если будут расти такие взгляды, то можно скатиться в пропасть пораженчества: к чему, мол, совершать революцию, все равно в этой борьбе мы не победим? Без преодоления пораженческой психологии сплачивать народ невозможно, невозможно мобилизовывать широкие патриотические силы на революцию. И мы, выбрав из отряда бойцов и командиров, подготовленных в политическом и деловом отношениях, направили их в гущу масс с заданием читать лекции и вести разъяснительную работу на тему «Событие 18 сентября и перспективы корейской революции». С самым большим интересом люди слушали сообщения о новостях антияпонской вооруженной борьбы. Они проявляли особое любопытство к масштабам Антияпонской партизанской армии и ее тактико-стратегическим принципам. И снова повторялась та речь, которую я произнес перед населением Люцзяфэньфана, и снова вспыхивали и гремели аплодисменты. А самой привлекательной и интересной темой из нашей лекции и беседы был рассказ о битве на рубеже уездов Аньту – Фусун. В свете боевых успехов Японии, которая одним ударом захватила обширную Маньчжурию и сфабриковала даже государство «Маньчжоу-Го», наш успех в разгроме одной роты противника выглядел таким незначительным, что его никак не сравнить с первыми. Но публика с большим интересом слушала рассказ о том, как среди бела дня на пути была разгромлена одна рота японских войск. Весть о боевом успехе молодой АНПА, только что зародившейся в дни начала господства Японии в Маньчжурии, так вот сильно поражала людей. Люди хотели знать о ходе боя до мельчайших подробностей, даже о конкретном внешнем виде вражеских солдат, когда они обращались в бегство, не устояв против нашего наступления. Они без конца засыпали нас вопросами, чтобы подтвердить факты. И нам приходилось два-три раза повторять одни и те же детали боя. Резюмируя отклики людей на результат боя на рубеже уездов Аньту – Фусун, я еще раз твердо убедился в необходимости показывать практические действия, а не говорить только на словах, демонстрировать мощь партизанской армии в боях, чтобы внести в сердца масс веру в возможность достижения независимости страны собственными силами нашей нации. Другой вопрос, выдвигавшийся в настроениях масс, заключался в том, что среди многих юношей в связи с созданием АНПА начинала проявляться тенденция абсолютизировать только вооруженную борьбу и недооценивать подпольную революционную деятельность. Они, пренебрежительно относясь к жизни в организациях, утверждали: когда противник истребляет нас танками, пушками и самолетами, к чему день и ночь собираться на сборы, заниматься словопрениями, разбрасывать листовки? Надо, мол, подниматься с оружием в руках, уничтожить хотя бы одного япошку, а то удачи не видеть. Куда же нам с этакой подпольной деятельностью! Они не знали, что и вооруженная борьба ведется активистами, воспитанными в организациях, что без огромного бассейна, называемого организацией, невозможно создать и вооруженные отряды, более того, даже и расширить уже готовый отряд. И это, можно сказать, было последствием детской болезни «левизны», порожденной событием 18 сентября. Не такой уж трудной проблемой было разъяснить массам то, что бассейном Антияпонской партизанской армии является организация, что в отрыве от организаций не может быть и речи о революционной борьбе, тем более о ее проведении, что если не будут действовать организации, то кончится жизнь огромного организма, называемого революцией. Мы убедительно разъясняли им, что корейские коммунисты могли создать в различных районах Маньчжурии отряды АНПА и начать войну сопротивления вооруженными силами целиком благодаря тому, что за прошедшие годы революционно настроенные массы успешно вели работу в организациях. Еще один такой вопрос выдвигался в настроениях населения Южной Маньчжурии, – это была тенденция отвечать террором на террор группировки Кунминбу. В то время реакционные силы из группировки Кунминбу усиливали в районах Южной Маньжурии террористические акции в отношении коммунистов и националистов новаторского толка, пытавшихся повернуться лицом к новому идейному направлению. Члены КСМК и АСМ в Люхэ и его окрестностях заявляли, что надо решительно противостоять правой фракции Кунминбу, которая то и дело прибегала к террору. Они не хотели сразу принять наш довод, почему вредно отвечать террором на террор Кунминбу. Они утверждали, что если не подавить силой террор и попустительствовать ему, то это приведет лишь к его поощрению. Мне приходилось пространно разъяснять, почему несправедливо отвечать террором на террор, почему такой акт является безумством, причиняющим большой вред делу революции. Я рассказывал им примерно вот так: — Кунминбу убивает патриотов. Это, разумеется, во веки веков неискупимое преступление. Лишаться истинных патриотов от рук соотечественников – это трагедия всех нас, жаловаться на это некуда. За это преступление группировка Кунминбу из поколения в поколение будет проклята нашей нацией и потомками. Разумеется, и мне понятны ваши настроения, товарищи! Вы квалифицируете Кунминбу как группировку палачей и решили отомстить ей. Но прежде чем точить меч возмездия, надо глубоко задуматься над тем, почему возникают такие несчастья. Пусть Кунминбу скатилась в притон правой фракции национализма, но не следует всех ее членов ставить на одну доску с мерзавцами. Дело в том, что японские империалисты засылают в Кунминбу своих агентов с целью превратить ее в реакционную группировку и постоянно проводят там операции, чтобы разложить ее. Империалисты Японии, обращая внимание на группу новаторского толка, представляющую собой новые силы внутри Кунминбу, коварно поощряют разлад и противоборство в ее рядах. Если мы уничтожим террором Кунминбу, то от этого будут ликовать только японские империалисты, это будет только на руку япошкам. Поэтому мы должны изолировать превратившуюся в реакцию верхушку Кунминбу, разоблачать проникших в нее агентов японских империалистов, вывести на чистую воду заговоры противника. Будем не забывать: залог национального возрождения – в сплоченности. Тогда юноши понимающе закивали головами. Помогая южноманьчжурским товарищам преодолеть такие тенденции, мы дали им задание срочно восстановить и привести в порядок разрушенные революционные организации, еще теснее сплотить массы вокруг них. Дали им задания – подготовить активистов и послать их в вооруженные отряды, расширить партийную организацию за счет молодых коммунистов из среды рабочих и крестьян, проверенных в практической борьбе, усилить работу с китайскими антияпонскими отрядами. Когда мы останавливались в Саньюаньпу, Гушаньцзы, Люхэ и Хайлуне, многочисленные юноши добровольно вступили в наш отряд. Это можно было назвать итогом активной деятельности, которую мы развертывали в Южной Маньчжурии. Для того чтобы разрешить наболевшие вопросы о подъеме революционного движения в Люхэ, следовало повысить роль Чвэ Чхан Гора и других посланных в этот район членов первой партийной организации и комсомольских активистов. Именно в этом и была причина того, что мы столь усердно искали местонахождение Чвэ Чхан Гора, связь с которым прервалась год тому назад. Если бы удалось встретиться с ним, то это дало бы возможность серьезно обсудить с ним вопрос о том, как развивать вширь и вглубь революцию в Южной Маньчжурии в соответствии с новой обстановкой, когда оккупация Маньчжурии японскими империалистами стала явью и когда началась вооруженная борьба, а также наметить ему конкретное направление работы. Он был не кто иной, как наш представитель посланный нами в Южную Маньчжурию. Люхэ – это был район его деятельности, развертывавшейся по решению ССИ. Эта местность так или иначе была глубоко связана с ним. Здесь он начал свою службу в Армии независимости, а когда он поступил в училище «Хвасоньисук», здесь он получил от Рян Сэ Бона письменную рекомендацию. После закрытия этого училища он вернулся в свою роту, служил советником Армии независимости, отдавал все силы делу расширения арены деятельности ССИ в обширной Южной Маньчжурии, сделав Люхэ центром своей работы. Когда он действовал здесь, он участвовал и в налете на филиал японского консульства в уездном центре Цзиньчуане. В Люхэ, Синцзине и других районах Южной
Маньчжурии быстро расширялись ряды ССИ не только благодаря активным усилиям Ким Хека и Чха Гван Су, но и
благодаря кипучей деятельности и искусным,
испытанным организаторским способностям
Чвэ Чхан Гора,
которого можно было
назвать хозяином этих
районов. Чвэ Чхан Гор находился в гуще воинов Армии независимости, которую
можно было назвать запретной зоной для нового идейного течения. Живя вместе с
ее бойцами, он не только не скрывал,
что он коммунист, но и, активно ведя работу по идейному пробуждению
прогрессивно настроенных воинов Армии
независимости, сделал многих из них приверженцами коммунизма. Он вел
работу с людьми так смело, так широкомасштабно,
что даже его командир не докладывал о нем своему начальству, закрывал глаза на него и в случае, когда он, отлучившись на несколько месяцев, вел
политическую работу в 4 километрах
от района дислокации. Люхэ находился под сильным влиянием фракционеров и националистической консервативной фракции, искушенной в антикоммунистических интригах. Сторонники фракции Эмэльпха, создав в уезде Паныии так называемое общество Чуминхвэ, противоборствовали с националистическими организациями Южной Маньчжурии, а внутри Армии независимости, которая находилась под угрозой раскола из-за противоборства между новаторской и консервативной группами, отдельные лица левого крыла, стремившиеся к социализму, в союзе с фракциями Хваёпха и Сосанпха готовились к созданию организации единого национального фронта. Сторонники консервативной фракции во главе с Хен Мук Гваном и Ко И Хо развернули в широком масштабе реакционное наступление на тех, кто стремился к коммунистическому идейному течению. Находясь в такой сложной обстановке, Чвэ Чхан Гор в Люхэ и его окрестностях организовал АСМ и добивался быстрого расширения его рядов. Фракционеры придирчиво заявляли: «Что это за организация так называемый Люхэский АСМ? Единственная организация корейской молодежи в Китае – это Федерация молодежи в Китае!» Фракционеры группировки Эмэльпха засылали чуждые элементы в АСМ в Люхэ, чтобы разобщить его изнутри. Они, вызвав десятки юношей из района Паньши в Данигоу, организовали из них террористическую группу – так называемую дубинную дружину. Они доносили в полицию ложные сведения, будто солдаты Армии независимости в Саньюаньпу затевают бунт, и вместе с ней бесчинствовали, учиняя произвол над руководителям и АСМ. Тогда Чвэ Чхан Гор остановил их бесчинство и спас актив АСМ. В отместку за провокации фракционеров Чвэ Чхан Гор не прибегал к военным средствам. Он вообще человек натуры великодушной по отношению к людям и при решении возникших вопросов. Позже я встретился с ним в Калуне. Он говорил: действительно удивительное дело, что он, не лишившись разума, воздержался от выстрела из ружья, когда фракционеры истязали дубинками членов АСМ, когда от их ударов наши ребята падали, харкая кровью. Когда мы отправились в Люхэ, больше, чем кто-либо другой, радовался Чха Гван Су. Рисуя себе предстоящую встречу с Чвэ Чхан Гором, он, как ребенок, не удержался от нахлынувшего волнения. Оба они были связаны с Люхэ необкновенной историей. Когда Чвэ Чхан Гор, находясь в подчинении у Рян Сэ Бона, щеголял шестизарядным револьвером на поясе, Чха Гван Су обучал детей в школе. Тогда они сошлись мыслями и стали товарищами. — Этот Чвэ Чхан Гор человек гордый, но я с первого взгляда пленился Чха Гван Су. На вид он такой шустрый, беспокойный парень, а в душе у него, оказывается, полно золота. А в голове, ей богу, сидят десятеро Карлов Марксов! Как-то раз, вспоминая первое знакомство с Чха Гван Су, Чвэ Чхан Гор так подшучивал над ним: — Эх, если бы я, Чвэ Чхан Гор, был бы девушкой, первым вышел бы замуж за этого шустрого, беспокойного парня. Что делают все эти гиринские девушки, ослепли они, что ли? Слушая такую шутку, Чха Гван Су слегка улыбался. Еще до той поры, в годы жизни в Гирине, Чха Гван Су не женился. Поэтому Чвэ Чхан Гор, бросая щедрые комплименты, всегда вызывался сосватать Чха Гван Су невесту. Он говорил, что в день, когда этот беспокойный балагур поедет на коне в дом своей невесты, он обязательно станет у него кучером. Стоит им только встретиться, как и начинают шутки и словесную перепалку. И в шутках их – ни малейшей принужденности: я, мол, старший брат, а ты младший, так что смотри, мол, обращайся ко мне, как положено, к старшему. Их дружба была такой сердечной и пламенной, что все завидовали им, а иные к ним даже и ревновали. Их дружба, можно сказать, все более углублялась в дни, когда они вели работу по расширению рядов организаций КСМК и АСМ, главным образом, в районах Люхэ, Синцзина, Телина. Чвэ Чхан Гор вместе с Чха Гван Су создал в Гушаньцзы организацию КСМК, а также просветительские организации под названием Общества по изучению общественных наук в Синцзине, Люхэ, Паньши и других уездах Южной Маньчжурии, и прежде всего в Ванцинмыне. Общество по изучению общественных наук ставило своей задачей изучение и распространение марксизма-ленинизма и руководящей теории корейской революции. Метод работы этого общества был похож на нынешнюю систему заочного обучения. Каждый год примерно 15 дней, в свободное от сельскохозяйственной страды время, вызывали юношей и девушек на лекции, а в остальное время раз в несколько месяцев читали выездные лекции, высылали необходимые учебные пособия и таким образом просвещали членов общества. Члены общества с помощью учебных пособий сами выучивали содержание лекций, примерно раз в неделю собирались на дискуссию. Когда возникали непонятные вопросы, они обращались к наставникам с вопросом в письменной форме. Таким образом они полностью усваивали предусмотренные программой знания. Осенью того же года, когда состоялся съезд Молодежной федерации Южной Маньчжурии, Чха Гван Су рассказывал мне в Люхэ о деятельности Общества по изучению общественных наук. Я просто восхищался оригинальностью и новизной метода работы общества, ценил троих товарищей по борьбе (Чвэ Чхан Гор, Чха Гван Су, Ким Хек), заведовавших этой организацией, как людей широкого масштаба и высокой творческой активности. Созданный ими на практике метод обучения показал, что и в условиях тяжелого подполья умелая постановка работы позволит воспитать из молодых людей замечательных пионеров своего времени, творцов истории... Ведя за собой походный отряд в направлении Саньюаньпу и рисуя перед собой предстоящую встречу с Чвэ Чхан Гором, я тоже не меньше, чем Чха Гван Су, волновался. С ним расстался я после создания в Калуне первой партийной организации. С той поры прошло целые два года. За это время Чвэ Чхан Гор создал партийные организации в Люхэ, Синцзине, Хайлуне, Цинъюане, Паньши и других обширных районах Южной Маньчжурии, расширил сеть различных массовых организаций. Командуя одним отрядом Корейской революционной армии, он с головой ушел в обеспечение необходимого числа личного состава армии и материальную подготовку для создания постоянных революционных вооруженных сил. Весной 1931 года, переименовав Цзицзяньское командование Корейской революционной армии в Восточную революционную армию, он стал ее командиром. Связной Чвэ Чхан Гора, передавший мне весть об этом, сообщил, что он ломает голову из-за разногласий с реакционными кругами группировки Кунминбу. С тех пор прервалась связь с Люхэ. Это постоянно беспокоило меня. Я беспокоился о нем не только из-за того, что он человек врожденно рисковый, романтик, готовый идти в огонь и в воду, рискуя жизнью. Он был коммунист, который действовал в рамках группировки Кунминбу, принимавшей террор за всесильное средство, и оказался под наблюдением ее реакционной фракции. С точки зрения этой группировки его можно считать лицом поднадзорным. В конце того года, когда произошел инцидент в Ванцинмыне, реакция из Кунминбу арестовала 6 молодых коммунистов, в том числе Чвэ Чхан Гора и Чвэ Дык Хена, чтобы физически ликвидировать их в Данюгоу. Это происшествие вошло в историю под названием события в Люхэ. Новаторские силы из группировки Кунминбу, стремившиеся к новому идейному течению, в связи с этим событием возвысили свой голос протеста против реакционной фракции. А сам Чвэ Чхан Гор, оказавшийся жертвой этого случая, точил меч, чтобы отомстить фашизированной верхушке Кунминбу. Получив эту весть, я направил Пак Гын Бона в район Люхэ с письмом к Чвэ Чхан Гору. «Столкновение с Кунминбу, – говорилось в письме, – в какой бы то ни было форме совершенно бесполезно. Не может быть, не должно быть и речи о кровопролитии между единокровными соотечественниками, стремящимися к антияпонской борьбе. Ведь мы, глотая слезы, хранили терпение и тогда, когда потеряли шестерых ни в чем не повинных товарищей в Ванцинмыне! Будь рассудителен на каждом шагу, не давай волю чувствам!» После события в Люхэ группировка Кунминбу раскололась на два лагеря в августе 1930 года, когда проходили заседание Исполкома Революционной партии Кореи и ее конференция. Хен Мук Гван, Рян Сэ Бон, Ко И Хо, Ким Мун Го, Рян Ха Сан и другие лица упорно стояли на прежнем курсе, требуя претворения его в жизнь, в то время как Ко Вон Ам, Ким Сок Ха, Ли Чжин Тхак, Ли Ун, Хен Ха Чжук, Ли Гван Рин и другие лица из группы молодых, расквалифицировав Революционную партию Кореи как фашистскую, противоречащую воле народа, выступали за поворот к прогрессивному направлению – они требовали распустить эту партию и превратить ее в авангард классовой революции, представляющий интересы неимущих, и в то же время осуществить классовое руководство корейскими крестьянами в Маньчжурии. Из-за таких разногласий в идеалах между двумя фракциями разразилась кровопролитная схватка за физическую ликвидацию друг друга. Сторонники Кунминбу при попустительстве Мукденского провинциального правительства, подкупив китайских чиновников, войска и полицию, принимались за террористические акции с целью ликвидировать оппозицию. В ходе этого было убито из-за угла пятеро лиц другой стороны, в том числе Ли Чжин Тхак. В отместку за это антикунминбуская фракция совершила налет на штаб-квартиру Кунминбу и расстреляла командира 4-й роты Ким Мун Го. Впоследствии она, опубликовав заявление о своем выходе из Кунминбу, создала организацию под названием Комитета по борьбе против Кунминбу, цель которого – ликвидировать Кунминбу. Мое беспокойство о Чвэ Чхан Горе основывалось именно на такой политической обстановке. На месте, отдаленном в километрах трех от Саньюаньпу, я дал походному отряду команду: ускорить шаг. Страстное желание как можно скорее увидеть Чвэ Чхан Гора ускоряло наш марш. Казалось, мои ноги вооружились еще и крыльями. Но, прибыв в Саньюаньпу, мы были как громом поражены вестью о Чвэ Чхан Горе. Члены местной организации сообщили нам прискорбную весть о его гибели. По их словам, во время руководства работой Гушаньцзыской комсомольской организации Чвэ Чхан Гор был арестован правой фракцией Кунминбу и увезен неизвестно куда. То же самое передал нам юноша по фамилии Пак из Саньюаньпуской комсомольской организации. Этот парень пришел к нам, услыхав весть о приезде АНПА. По его словам, террористы из Кунминбу, заманив Чвэ Чхан Гора в Цзянцзядянь уезда Цзиньчуань, убили его и распространили слух, будто он коммунистический агент, потому и ликвидирован. Иные юноши сообщали, что Чвэ Чхан Гор был убит, развертывая деятельность на участке Хайлун – Цинъюань. Так или иначе, казалось, ясно было одно: на этом свете нет нашего Чвэ Чхан Гора. От гнева и возмущения я не мог ни вымолвить слова, ни пролить слезы. Неужели он так скоропостижно ушел от нас, такой пламенный, такой сердечный юноша из ССИ, каким он всегда и неизменно оставался перед нами! И вдруг его с нами больше нет... Это была очередная большая скорбь, безжалостно вторгшаяся в нашу душу вслед за той скорбью, которую мы изведали на гребне безымянной горы на рубеже уездов Аньту – Фусун. Потеря такого верного боевого друга была действительно душераздирающей утратой для нашей революции в такие бурные дни, когда на арене истории представлялась уже въявь вооруженная борьба в лице обмундированной стройной АНПА и когда ее выстрел громко раздавался как прелюдия к новому времени на обширной территории Маньчжурии. И из глаз Чха Гван Су, сидевшего рядом со мной, ручьями лились слезы и падали на траву, пожелтевшую под палящим солнцем. Мне хотелось увидеть семью покойного Чвэ Чхан Гора, и я вместе с отрядом направился в Гушаньцзы. Нас встретила его жена с грудным младенцем и младшим братом мужа. Она была действительно стойкой женщиной, не показала нам слез и говорила, что мечтой ее мужа было драться с оружием в руках против япошек, и просила принять ее в партизанский отряд, чтобы она могла бороться вместо своего мужа. Мы, изменив маршрут похода, решили переночевать у семьи покойного. Наутро отряд оставил поселок Гушаньцзы. Жена Чвэ Чхан Гора, провожая нас, далеко следовала за нами. Я не знал, чем и как утешить эту полную печали женщину, и, обняв ребенка, поласкал его, погладив по щечкам. У него прорезались два зубочка. Личиком он точь-в-точь отец. И он в ответ, касаясь ручонкой моего лица, лепетал: «папа, папа». При виде этой сценки мать, не выдержав, прослезилась. И у меня глаза повлажнели. Некоторое время, припав своей щекой к щечке ребенка, я молча смотрел в сторону поселка Гушаньцзы, не смея оторвать от него глаз. — Вырастим его достойно, чтобы он продолжал дело отца! Больше ни слова вымолвить не мог, горячий комок подступил к горлу... Когда мы отошли от Гушаньцзы километра на два, Ким Иль Рён предложил произвести траурный салют, видя, что все мы в глубокой скорби, потеряв боевого товарища. Может быть, он хотел траурным этим салютом поддержать наше настроение, вернуть нас к бодрости. Все-таки он, прошедший сквозь огонь и воду, был человеком глубокой души. — Я не хочу верить этим слухам. Мы еще не видели его мертвым. И можно ли произвести траурный салют?.. Через Мэнцзян мы прибыли в Лянцзянкоу, где к нам поступило поразительное сообщение. Примерно 20 солдат Армии независимости, жившие затворниками в районе Фусуна, вместе с китайским вооруженным отрядом из 70 – 80 штыков затевают интригу, чтобы совершить налет на наш отряд и разоружить нас. Интриганами были именно воины Армии независимости при Кунминбу. Они разведали маршрут похода АНПА, продвигавшейся от Мэнцзяна по направлению к Лянцзянкоу, а затем сообщили китайскому антияпонскому отряду, что мы являемся главной частью коммунистической армии. Отряд Армии независимости вместе с китайским антияпонским отрядом ждал нас, заранее заняв поселок, куда пройдет наш партизанский отряд. Сообщение об этом нам представили комсомольцы из Лянцзянкоу. Там было много членов местной организации и юношей, знакомых мне. Как только мы прибыли в Лянцзянкоу, они и рассказали мне об этом. Именно в ту пору среди партизан раздавались голоса: разгромить террористов из Кунминбу и отомстить им за Чвэ Чхан Гора. Пришли ко мне в командование и те товарищи, которые однажды вместе со мной уговаривали юношей Люхэ, требовавших ликвидировать террористов из Кунминбу и отомстить врагам за Чвэ Чхан Гора, за шестерых патриотов, убитых в ущелье Хуаймяошаня в дни созыва съезда Молодежной федерации Южной Маньчжурии. И те, заявляя, что всякому терпению есть предел, предлагали беспощадно драться с ними и проучить их, чтобы впредь им не повадно было так поступать. Но на словах говорить-то легко – «проучить», а на деле это не такое уж простое дело, которое легко и дешево обходится. Прежде всего в численном отношении противная сторона намного больше нас. Но это было не главное, не такая уж большая это проблема. Самое же затруднительное было в том, что противная сторона – не наш враг. Вступать в перестрелку между вооруженными отрядами, борющимися во имя общей цели – борьба против японского империализма, за спасение страны, – это можно было назвать не иначе, как своего рода карикатуру, какую может создать только хаотическое положение начала 30-х годов нашего столетия. Всеобщим посмешищем было бы и вести междоусобную войну между АНПА и Армией независимости. Странной была бы и попытка китайского антияпонского отряда и отряда Армии независимости во взаимодействии совершать налет на АНПА. Если уж воевать, то, разумеется, будут и победители, и побежденные. Но в бою такого рода не избежать морального осуждения всем: и победителям, и побежденным. И победителя не увенчают лавром, и побежденному не видать и слез сочувствия его жертвам. Если необдуманно тронешь китайский вооруженный отряд, могут возникнуть непоправимые последствия на пути нашей деятельности. С трудом налаженный совместный фронт с Армией спасения отечества будет разбит, и нам придется вернуться в положение начального периода, когда проводили время в чужой каморке, занимаясь лишь чисткой оружия. Налет и на отряд Армии независимости может повлечь за собой пагубные последствия не менее, чем первые. Если отряд коммунистической армии совершит налет на отряд Армии независимости, то народ повернется спиной к нам, отнесется к нам холодно. А антикоммунисты начнут клеветать на коммунистов, будто пришло их долгожданное время. Такого ожидать мы не хотели. Нельзя было и представить себе кровавую бойню между отрядами АНПА и Армии независимости с обратившимися друг к другу дулами ружей. Однако отряд Армии независимости готовился за рекой Сунгари к такой кровавой резне. Когда я вспоминаю лето 1932 года, прежде всего всплывает в моей памяти случай того времени. Тогда я не мог сомкнуть глаз, ломая голову над тем, как решить этот невероятный вопрос в соответствии с великими идеалами национального сплочения и антияпонской борьбы за спасение отечества. Можно сказать, из-за этого я постарел тогда на десять лет. Конечно же, и я был не в силах сдержать в себе жгучий гнев и возмущение злодеяниями вояк Кунминбу, которые, не сумев провести как следует хоть один бой с японскими войсками, с этими нашими общими врагами, совершают по отношению к нам, людям одной нации, такие позорные, вопиющие злодеяния, перед которыми поблекли бы и повадки диких зверей. Советовался я с командирами на этот счет, и они, страшно разгневанные, в один голос требовали занести карающий меч над головами фашистов Кунминбу. — Надо проучить их как следует, чтобы они и впредь не трогали нас! Проучить так, чтобы и после смерти в аду не обагрили свои руки кровью одной нации! Глаза у Чха Гван Су вспыхивали огнем. Он заявил, что пробил час расплаты за товарищей, погибших от рук Кунминбу. Выходит, что все без исключения вооруженные отряды, окружавшие нас, были нашими врагами. Это и Армия независимости, и Армия спасения отечества, и конные грабители, и отряд Хунцянхуэй, и отряд Дадаохуэй. В такой вот заколдованный круг попала АНПА из-за того, что у нас не было уже такого свидетеля и покровителя, как Лю Бэньцао, который свидетельствовал бы, что наш отряд – отряд особого назначения Армии спасения отечества. Хотя нам и удалось через Лю Бэньцао легализовать отряд, но без него, такого влиятельного свидетеля, нам постоянно грозила опасность оказаться под ударом со всех сторон. За время нашего похода из Тунхуа отряд командующего Юя эвакуировался из Аньту и вместе с отрядом Ван Дэлиня отступал в глубь уезда Нинань. Аньту оставался свободной зоной. Отряды Армии самообороны без каких-либо больших битв стали сдаваться один за другим японским войскам. К тому времени отдельные отряды Армии самообороны, выбросив лозунг борьбы против Маньчжоу-Го и против японского империализма, превратились в реакционные войска, действующие под жезлом японских военных советников. Поэтому китайские антияпонские отряды, обернувшиеся в реакционную армию, действующую под командованием японских войск, осмелились уничтожить наш отряд, слывший главной силой коммунистической армии. Жалкая кучка бойцов Армии независимости была почти ослеплена угаром антикоммунистической пропаганды группировки Кунминбу. Они, даже не поняв наших истинных намерений, пытались бросить нам вызов вкупе с реакционными китайскими антияпонскими отрядами. Об этом я долго и упорно думал, – ну пусть эта военная группа выступает в роли местного разбойника, пусть она уже стала на позицию правого крыла, но они же наши соотечественники, в чьих жилах течет кровь одних предков. К тому же они раньше вроде бы посвятили себя целиком и полностью борьбе за спасение Родины. Стало быть, нам нельзя было прибегать к мерам возмездия и санкциям военным путем. Что бы ни случилось, нужно уговаривать их политическим путем, ведь мы же вон как и вон сколько абсолютизировали необходимость сформирования единого антияпонского фронта. Итак, группа наших товарищей во главе с Пак Хуном отправилась в Эрдаобайхэ, где был дислоцирован отряд Армии независимости. Я советовал ему: — Товарищ Пак Хун! Сегодня у тебя оружие особое – не ружье, а твой язык. Прошу, не стреляй ни разу. Языком уговори бойцов Армии независимости. У тебя такое красноречие, да и лицо-то впечатляюще доброе. Верю, сможешь своими словами убедить их и предотвратить заблаговременно междоусобицу. Не забывай, что применение силы – полный запрет, ни в коем случае! Прогремит здесь хоть одна пальба – будет конец единому фронту с националистами. Ну как? Задание, думается, тебе не по характеру. Сможешь с таким заданием справиться? На мой вопрос Пак Хун, криво улыбнувшись, почесал в затылке. — Задание-то щекотливое, но справлюсь! И после его ухода я долго прохаживался по берегу реки Сунгари. В душе я желал одного, – дай бог, чтобы в эту ночь не раздался ни один выстрел! Меня, собственно, ни на миг не покидали озабоченность и тревога: сумеет ли Пак Хун уговорить воинов Армии независимости? Он, конечно, был способным агитатором и умельцем. Но все-таки меня беспокоил его «медвежий характер», – раз вспыхнет, мечется, как угорелый, дает волю своему поведению. Я знал эти минусы его характера, но без колебания направил его в лагерь Армии независимости, ибо у нас не было такого деятеля, который равнялся бы с ним. Тогда с ним мог бы равняться только Чха Гван Су в этом деле. В такой ситуации он сумел бы взять на себя это дело. Но весть о смерти Чвэ Чхан Гора нанесла ему столь огромный душевный удар, что он даже не смог взять себя в руки. А сердце мое все кричало: «Ни пуха ни пера, Пак Хун! Вернись с успехом!» Я не мог оторвать глаз от Эрдаобайхэ. Но, к большому нашему счастью, не произошло того, о чем я так беспокоился. На бойцов Армии независимости воздействовали разъяснения наших товарищей, их горячие призывы к сплочению патриотических сил. Они откровенно признались в нерешительности своего поведения, да ведь они, недовольные недостойными акциями верхушки армии, не смели и показать свою волю в практических делах. Сдав свое оружие, они сами поклялись сражаться вместе с отрядом АНПА. Высший эшелон Армии независимости пока не пожелал единства с нами, но солдатские массы всем своим существом ощущали необходимость пойти не на противоборство, а на сотрудничество и объединять силы в борьбе против общего врага и стали ступать с нами рука об руку. Это ознаменовало собой первый шаг на пути нашего объединения с отрядами Армии независимости. Так мы благополучно преодолели еще одну трудность. К счастью, в те самые дни, когда у нас в сердцах вскипали нестерпимый гнев и возмущение злодеяниями Кунминбу, связанными с разрывом с Рян Сэ Боном и столь потрясающим случаем с гибелью Чвэ Чхан Гора, удалось проявить необычайное снисхождение и терпение юношам возраста двадцати лет лишь во имя высокого идеала национального сплочения. Если мы тогда, лишившись разума, обезумев от жажды мести, разгромили бы Кунминбу или пошли бы на вооруженное противоборство с отрядом Армии независимости, то теперь мы не могли бы со спокойной душой смотреть в лицо подрастающему поколению, и не случилась бы такая историческая картина, как переход к нам в КНРА более 300 воинов командующего Ряна. Они переходили к нам в трескучий мороз под знаменем сотрудничества с нами. В мире нет более великих, чистых и священных чувств, чем чувство любви к Родине и нации. Дух национального единства – это, можно сказать, наивысший дух, вершина чувств любви к Родине и нации. С тех пор, как коммунисты Кореи начали свой старт во имя национального освобождения, и по сей день они всегда и везде неизменно хранили и хранят как зеницу ока идею национального сплочения и не жалеют сил для его достижения.
|
