По горным грядам отряд около месяца безостановочно продолжал непосильный поход. Днем мы шли по крутым горам в обход больших шоссе, куда доходит взор вражеской охраны, ночью останавливались на ночлег в селениях корейцев. День за днем проходили в хлопотах – проводилась политработа и боевая подготовка.

На несколько дней мы остановились и в Фусуне. Нужно было здесь наладить работу с революционными организациями. Там я встретился с моим китайским другом Чжан Вэйхуа.

Чжану было очень жаль, что так короток был срок пребывания нашего отряда в Фусуне. Он просил меня: друг, подумай о нашей школьной дружбе, побудь еще денька на два-три, а потом иди, куда тебе надо. Я, собственно, и удовлетворил бы его просьбу, ведь Фусун для меня был незабываемым местечком, с которым связана моя жизнь десятками, сотнями эпизодов.

От Фусуна Тунхуа, говорили, отделяет около 500 ли. Как гласит пословица: «Чем дальше идешь, тем глуше горы», стали еше круче горные цепи, стал тяжелее походный марш. Форсированный марш по незнакомым кручам и ущельям, горные тропы в сотни ли довольно крепко изнурили всех бойцов. В отряде один за другим появлялись больные, и я сам уж не чуял ног подсобой в таком продолжительном походе.

И вот экспедиционный отряд добрался до подступов к Тунхуа. Чха Гван Су вдруг прибежал ко мне и предложил сделать передышку на день-два в Эрдаоцзяне, а потом уж вступить в Тунхуа.

— Хотелось бы еще немного побывать и в Фусуне, – говорю я ему, – а я все перетерпел и вот с маху пробежал 200 километров. Как же нам здесь останавливаться на отдых? Ведь под носом Тунхуа. Так говорить – это тебя недостойно, Чха Гван Су!..

Чего же он хочет? Я, конечно, предугадал, хотя и смутно, но не мог согласиться с ним и так нарочно сказал ему.

Прежде чем ответить, Чха снял с себя очки и начал тереть стекла платком. У него была такая особая привычка, которая проявляется в те минуты, когда ему надо упорно настоять на своем.

— Люди до смерти устали. И ты, командир отряда, сам изнеможен беспредельно. Будешь оправдываться: «Нет!», но не обманешь мои глаза. Видишь, больных таскают, беря их под мышки. Как же нам в таком виде явиться перед командующим Ряном?

— Рян Сэ Бон не такой мелкий человек, чтобы не понимать нашего положения!

— Пусть Рян поймет нас как командующий, человек широкой души. Но глаз-то его солдат не избежишь. Под его рукой, говорят, сотни человек. Просто беда, если укажут пальцем на нас: мол, видите, вон какое жалкое сборище! Боюсь, как бы не стал бессмысленным наш поход в тысячу ли. Дело провалится – как говорится: «Слава Будде Амитабе!»

Дело так пошло, что никто не поборет этого упрямого Чха.

Я думал, что Чха Гван Су предложил это не без основа­ния. Так, вот явимся мы в Тунхуа в таком плачевном виде – солдаты Армии независимости презрительно посмотрят на нас. Такая возможность не была исключена. Если они посмотрят на АНПА свысока, то не будет осуществлено и сотрудничество с ними по нашему плану. Так неплохо было бы отдохнуть денек-другой в Эрдаоцзяне, как предложил Чха Гван Су, и собраться с силами, а потом маршировать в этот городок Тунхуа по-порядочному, с живой энергией.

И я дал команду всему отряду остановиться и подготовиться к ночлегу в Эрдаоцзяне. Потом направил в Тунхуа к командующему Ряну связного. Нужно было сообщить ему о том, что для сотрудничества с Армией независимости отряд АНПА отпра­вился из Аньту и сейчас отдыхает недалеко от Тунхуа.

Пока мы ждали возвращения связного из Тунхуа, бойцы Эрдаоцзяне отдохнули с дороги. Штаб расположился в доме у водяной мельницы. Старые хозяева дома искренне заботились о моем здоровье.

Я вызвал в штаб более десятка бойцов, чтобы разъяснить им правила работы с Армией независимости. Увидев, что я выступаю на политическом занятии, старый мельник был этим очень недоволен: мол, молодой человек не понимает искренней заботы простого люда.

— Издревле святые и мудрецы, – говорит старик, – изрекали: если человек много говорит, он только утратит дух, если слишком обрадуется – повредит чувства, если часто сердится – расстраивает волю. Поменьше мыслить, поменьше проявлять заботы, поменьше работать, поменьше говорить, поменьше улыбаться – такой традиционный основной канон и принцип сохранения здоровья. А если так много говорить, так много заботиться, так много размышлять, как ты, командир, то как тебе сохранить дух, как стряхнуть с себя болезнь? Вы люди военные, обязаны сделать Корею свободной, не так ли?..

Старик усердно разъяснял мне десятки способов беречь здоровье. Их даже трудно запечатлеть в памяти.

— Знаешь, великое дело, – говорит старик, – свершится не за день-два. Подумай о будущем и береги свое здоровье.

Слушая такое пространное объяснение старика, я наконец был вынужден отказаться от политзанятия и поручить его Чха Гван Су. Выслушав старика, мы поняли, что он приверженец учения Хо Чжуна и что много часов рассказывал нам именно окниге «Тоньибогам», в которой изложены методы охраны здоровья. Я не знал, как он проштудировал и овладел такими знаниями, но все-таки он был удивительно сведущ в способах беречь здоровье.

Когда мы собирались отправиться из Эрдаоцзяна, старик вручил Чха Гван Су несколько пакетиков лекарств народной медицины – семена лотоса, завернутые в чистую промасленную бумагу, а также сушеные шарики из плодов китайской дерезы, смешанных с медом. Старик сказал:

— Лекарств не так много, но буду рад и благодарен, когда будете употреблять их для укрепления здоровья командира.

Мне было неудобно получать эти тонизирующие средства, приготовленные стариком специально для укрепления своего здоровья. И я вежливо отказался от его подарка.

— Большое спасибо вам за внимание. Но мне неудобно брать лекарства. Разве у нас, молодых, не хватает энергии или крови? Наоборот, вы всю жизнь мучились, не видели ни счастья, ни радости. Прошу принять лекарства обратно и будьте здоровы до того дня, когда Корея станет независимой.

Слушая меня, старик мягко сердится и вновь настойчиво вручает нам в руки эти свои лекарства.

— С жизнью-то у меня все равно конец, принимаю я или не принимаю лекарства. А вы люди другие – авангард борцов за независимость Кореи. Я-то уже гнилушка, а вы еще, как говорится, «зеленая сосна да зеленый бамбук»...

Из Тунхуа наконец вернулся наш связной. Доложил, что командующий Рян получил мое письмо и приветствует вступление АНПА в Тунхуа и сам дал подчиненным задание тщательно подготовиться к теплой встрече с партизанами.

Мы сразу же отправились из Эрдаоцзяна. И уже на привале бойцы и постриглись и проутюжили брюки. Колонны отряда торжественно маршировали в город Тунхуа. По команде бойцы двигались строевым шагом, порой пели революционные песни.

Выйдя на шоссейную дорогу, я поручил отряд Ким Иль Рёну. А сам с Чха Гван Су еще раз вернулся к нашим планам. Мы подробно обсудили план переговоров с Рян Сэ Боном. Все мои замыслы и думы сосредоточились на предстоящей работе с Армией независимости. В моих ушах еще звучали слова старика, хозяина водяной мельницы: главнейшая основа охраны здоровья – как можно меньше размышлять, меньше обо всем беспокоиться, меньше работать, мало говорить и даже как можно меньше улыбаться. Но я, собственно, никак не мог соблюдать такой способ беречь здоровье, который сковывает человеческое действие. Все наши дела от альфы до омеги были процессом творения нужного с нуля, были своеобразным творческим процессом продвижения по новому, никем не проторенному пути. Само дело потребовало от нас больше, чем кто-либо другой, размышлять, заботиться, советоваться.

Меня больше всего интересовало то, с какой позиции Рян Сэ Бон пойдет на переговоры с АНПА. С самого начала Чха Гван Су сомнительно относился к будущему результату переговоров, но я неизменно ставил оптимистический прогноз.

И вот бросилась мне в глаза общая панорама городка Тунхуа. И вдруг мне вспомнился веселый эпизод о Рян Сэ Боне. Это я слышал от моего отца, когда его приковала болезнь к постели. О нем рассказывал мне и моей матери отец, вспоминая каждого из своих товарищей.

Это было в канун Первомартовского движения. В родном краю Рян Сэ Бона крестьяне-бедняки объединились в добровольную организацию земляков «ге», которая выступила главным инициатором превращения суходольных полей в заливные рисовые. В «ге» состояла и семья Ряна. Ему было понятно, что по урожайности рисовая плантация более производительна, чем суходол. И поэтому Рян от всей души поддерживал работы. Но в то время верхушка «ге», упрямые старики, всячески противились новому почину: мол, сельчане пока не имеют опыта рисоводства. Перед весенним севом обострялась ссора между стариками и молодыми, да так, что в селе ни одного дня не проходило без размолвки, которая принимала небывалую остроту после создания «ге».

Но старики были упрямы, как ослы, ни на какой козе к ним не подъедешь. Молодежь ничем не могла их убедить. И в том году «ге» в посевную пору засеяло чумизой и ячменем те поля, которые так хотела перепахать молодежь для рисоводства. Старики дышали спокойно, – теперь, дескать, земледелие «ге» не стало игрушкой в руках неопытной молодежи, полято засеяны, значит, дело дальше пойдет на лад, все, как было, по-прежнему.

Однако Рян Сэ Бон, атаман молодежной группы, все время норовил уловить шанс пустить в дело свою волю.

И вот настала пора высаживать рисовую рассаду на плантации. И однажды ночью, когда на полях кругом квакали лягушки, молодой Рян выгнал быка на поля, которые уже зазеленели ростками чумизы и ячменя. Тут Рян втихомолку перепахал несколько чеков уже засеянных полей и превратил их в рисовые.

— Ты, сволочь, чертов сын! – грозили ему старики. – Погубил ты земледелие «ге»! Провалится твое дело – и станешь ты нищим, понял?

Пришла осень. С чеков, которые раньше давали всего-навсего 9 мешков чумизы или ячменя, молодой Рян собрал, к общему удивлению, 24 мешка с рисом.

Старики «ге» выкатывали большие глаза и цокали языками: «Вот какой герой этот молодой Рян!»

После этого случая в его родном краю и в соседних деревнях заметно росло число рисоводов. Старики, распоряжавшиеся делами «ге», начали послушно подчиняться молодому Ряну...

Почему именно в преддверии Тунхуа вдруг вспомнился мне такой эпизод? Возможно, это я сам сосредоточил свои размышления на том, чтобы оправдать свою гипотезу, свою уверенность в том, что переговоры с командующим Рян Сэ Боном завершатся удачно.

В канун Первомартовского движения Рян Сэ Бон покинул свою родину (Чхольсан) и переселился в уезд Синцзин Южной Маньчжурии. Здесь мой отец впервые встретился с ним.

В то время Рян Сэ Бон служил в Тхоньибу военным инспектором. После создания Чоньибу он, назначенный командиром роты, стал авторитетным кадровым офицером Армии независимости, пользовавшимся доверием командующего О Дон Чжина. Его рота дислоцировалась в Фусуне. Тогда и мне довелось встретиться с Ряном.

Прошло немного времени после переселения нашей семьи в Фусун из Бадаогоу. Рян Сэ Бона вызвали опять в уезд Синцзин и его заменил Чан Чхоль Хо. Когда родилась администрация Кунминбу после слияния трех группировок, руководство Армии независимости передало все право на командование войсками Рян Сэ Бону – человеку прямого характера, исполнительному, на которого возлагал народ большие надежды. Он пользовался большим влиянием не только в военных кругах, но и в Революционной партии Кореи, в которой состояли старейшие кадры трех группировок.

Командующий Рян часто говорил: «Мы с Ким Хен Чжиком побратимы». Он от всей души искренне любил меня как сына своего друга. Когда я был в Гирине, материально больше всех помогали мне Рян Сэ Бон вместе с О Дон Чжином, Сон Чжон До, Чан Чхоль Хо, Ли Уном, Ким Са Хоном и Хен Мук Гваном.

После инцидента в Ванцинмьще, конечно, необычайно испортились наши чувства к верхушке Кунминбу, да и довольно долго не представлялся мне случай встретиться с Рян Сэ Боном – главой военных кругов той организации, которая теперь уже стала реакционной. Но я верил, что не изменились его любовь и доверие ко мне.

Все мои воспоминания вызвали добрую симпатию к Рян Сэ Бону как к человеку, как к патриоту. Я не ворошил старое – то, что могло бы бросить мрачную тень на судьбу нашего сотрудничества. Я как можно больше старался перебирать в памяти только такие эпизоды, которые оптимистически освещали бы перспективу нашего диалога. На меня воздействовала, так сказать, психология «оборонного» инстинкта, что я не хотел психо­логически угнетать самого себя неблагоприятными доказа­тельствами, которые омрачняли бы перспективу предстоящих переговоров.

Все 20 уездов местности Дунбяньдао, в том числе Тунхуа, находились под контролем начальника Дунбяньдаоского гарнизона Юй Чжишаня. Одно время Чжан Цзолин назначил его командующим 30-й армии. Но неспособность генерала в подав­лении мятежа отряда Дадаохуэй (Союз Больших Мечей — ред) в июне 1930 года лишила его доверия Чжан Сюэляна. Юй Чжишань, разместив в важнейших пунктах Дунбяньдао войска примерно одной бригады для охраны провинции, хозяйничал как верховный правитель в этом районе. После инцидента 18 сентября он, создав Дунбяньдаоский комитет безопасности, сам стал его начальником и, поддерживая связи с верхушкой Квантунской армии, активно содействовал марионеточным властям провинции Мукден.

Делая ставку на содействие Юй Чжишаня, командование Квантунской армии не перебросило в этот район большие контингенты своих вооруженных сил, поручило дело его безопасности отдельному гарнизону, войскам Маньчжоу-Го и полиции. В то время большая часть сил Квантунской армии направлялась в Северную Маньчжурию.

Воспользовавшись создавшимся вакуумом, Ляонинская народная армия самообороны, возглавляемая Тан Цзюйу, во взаимодействии с частью Корейской революционной армии, командуемой Рян Сэ Боном, окружила уездный центр Тунхуа. Заведующий Тунхуаским филиалом японского консульства Окицу Йосиро и другие сотрудники и их семьи беспомощно ждали спасения в полном окружении.

Командование Квантунской армии получило информацию о том, что городок Тунхуа был окружен и местные японцы оказались в опасности, но не смогло принять действенных мер. Все силы армии были направлены в Северную Маньчжурию. И японцы направили на спасательные операции только группу полицейских численностью около 100 человек и ждали поддержки со стороны армии Юй Чжишаня. Войска Юй Чжишаня, Разделившись на две группы, со стороны севера и Фэнчэна оказали давление на объединенную армию Ряна и Тана.

Начальник штаба Квантунской армии Итакаки был вынужден выступить по радио: «Японские граждане в Тунхуа! Скоро, завтра утром, к вам придет на помощь из Мукдена наш отряд. Прошу вас пока упорно держаться».

АНПА вступила в городок Тунхуа вечером 29 июня.

Наш отряд, прибывший из Аньту, немедленно разделился на две группы. Группа солдат Армии спасения отечества, командуемая Лю Бэньцао, пошла в квартиры китайцев по предложению представителя командования Армии самообороны, а бойцы командуемой мною АНПА остановились в домах корейцев.

И после того как предоставили нам ночлег, солдаты Армии независимости не вернулись к себе и дружно проводили время с нами. К нашему отряду они отнеслись более благожелательно, чем даже мы предполагали. Когда их информировали о нашем приходе из Аньту, они представляли нас как каких-то беспорядочных деревенских мужиков с копьями или мушкетами на плечах. А вот перед ними предстали такие аккуратные «джентльменские» войска. Они не скрывали своего восхищения и зависти.

— Мы переселились в Аньту. И там моя мать часто рассказывала о вас. Мать наказывала: «Знаешь, сынок, когда умер твой отец, похороны справляли командующий Рян и его друзья. Потом он рекомендовал тебя в училище «Хвасоньисук». Не забудь, сынок, о его благодеяниях».

Выслушав меня, командующий Рян отмахивался.

— Что ты говоришь! Мы с твоим отцом побратимы. Чего там какие-то благодеяния? Слушай, Сон Чжу, твой отец мне помогал во многом. Думаю об этом с вечной благодарностью ему за это, никогда этого не забуду. Ну а теперь скажи, как здоровье твоей матери? Слыхал, она прикована к постели внутренней болезнью после переселения в Аньту.

— Спасибо за внимание. Болезнь у нее, думается, ухудшилась. В эти дни работает мало, больше лежит в постели.

Наш диалог так начался, как обычно, с осведомления о здоровье.

Я рассказал, какое впечатление произвел на меня городок, когда в Тунхуа вступил наш отряд.

— Сотни ваших солдат вышли на улицу, приветствовали нас рукоплесканиями. Мы тронуты этим все до слез. У бойцов Армии независимости сияли лица – и на душе у нас было хорошо.

— Мои подчиненные, я говорю, воюют не очень здорово, зато они люди гостеприимные.

— Вы слишком скромны. О вас мы слышали еще в Аньту. О том, что вы во взаимодействии с Ляонинской народной армией самообороны Тан Цзюйу окружили и легко заняли уездный городок Тунхуа.

Рян не так хвалил этот бой, но подробно осведомлял меня обо всех деталях окружения уездного городка Тунхуа.

В такой атмосфере и закончился наш разговор. Я переноче­вал у него. Но я не сказал ему о цели нашего прихода, и он не потребовал объяснения этого. И это вызвало у меня какую-то тревогу, – почему Рян не спросил о цели нашего похода? Но его радушный прием, искреннее отношение ко мне еще более укрепили мое неизменное убеждение в том, что переговоры пойдут на лад.

Разговор на главную тему пошел на следующий день, после завтрака.

Первым выступил со своим словом командующий Рян. Вначале он сказал, помнится, так:

— Слушай, командир отряда, теперь вся Маньчжурия стала осиным ульем. Многочисленные осы налетают на непрошеного гостя – Японию. Жалить хотят. Тан Цзюйу, Ли Чхун Юн, Сюй Юаньюань, Сунь Сюянь, Ван Фэнгэ, Дэн Темэй, Ван Тунсюань... Все они, я говорю, осы Дунбяньдао. А сколько еще таких ос в Восточной и Северной Маньчжурии?! Время такое. Если мы объединим свои силы и будем воевать здорово, думаю, мы победим. Как ты думаешь, командир отряда?

Его слова совпали с целью нашего похода. За это я был, собственно, благодарен ему и даже счастлив, что сам командущий Рян поискал путь к сотрудничеству и стал его инициатором.

Так он с большой высоты смотрит на всю картину движения за независимость Кореи. Я, не скрывая восхищения прозорливостью командующего, всем сердцем воспринял его предложение.

— Вы предложили объединить силы в борьбе. И я согласен с вами. И мы, правду сказать, приехали советоваться об этом с вами. Если вооруженные отряды корейцев объединят свои силы, если так поступят и китайцы, если все патриоты, народы двух стран – Кореи и Китая – пойдут, как говорится, единой кучкой, то мы, думаю, сможем победить японский империализм.

Рян Сэ Бон улыбнулся и продолжал:

— Раз ты согласен, давай серьезно поговорим об этом.

— Позвольте, однако, сказать вот о чем. К сожалению, внутри нашей нации не достигнуто сплоченности, чего так требует нынешняя ситуация. Такого сплочения нет и внутри коммунистов, и внутри националистов, и между ними. Раз так, как же нам победить сильного врага – японских самураев?

— Тут причина в ошибочной политике людей левого крыла. Ты тоже левый, и тебе, уверен, ясно положение вещей. Они, вижу, чрезмерно разжигают борьбу. И так они не искали расположение народа. Так вызывают арендаторские конфликты и делают из крестьян самодуров. С лозунгом какого-то «красного мая» расправляются с помещиками... И ясно, что китайцы пренебрежительно относятся к корейцам, смотря на них, образно говоря, словно бык на петуха. Все это ошибка участников коммунистиче­ского движения.

Так мог бы сказать только тот, кто имеет отвращение ко всякому насилию коммунистов. Я, конечно, не думал, что он так говорит от вражды к рабочим и крестьянам, от сочувствия м и капиталистам. Сам Рян Сэ Бон до участия в и за независимость испил горькую чашу как беднейший крестьянин. Был арендатором, близким к рабу-должнику. Каждый год с тридцатого числа двенадцатого лунного месяца он мучился скандалами помещика, который с угрозой требовал платить долги. Был потомком бедного крестьянина, чудом одолел рубежи голодных лет с жидкой похлебкой из куриного проса, смешанной с сушеными листьями редьки.

Мне думалось, что собеседник порицает насильственную форму борьбы коммунистов не оттого, что выступает против самого идеала коммунизма и что защищает его антипод – идеи капитализма. Он не был противником самого идеала коммуниз­ма. Он подвергал насмешке и порицал именно способы движения и методы борьбы отдельных коммунистов. Но подход к этим методам не мог не сказываться в понимании идеала коммунизма и в отношении к нему. Левацкие ошибки коммунистов раннего периода, допущенные ими в руководстве массовым движением, к сожалению, повлекли за собой серьезные последствия – вытравили привязанность к коммунизму из сознания многих людей, которые питали симпатию к новому идеологическому течению. И в беседе с командующим Ряном я еще раз до мозга костей ощутил, насколько пагубны последствия ошибок, допущенных старым поколением коммунистов на маньчжурской земле.

Я со своей стороны признал левацкое безрассудство отдельных коммунистов, допустивших ошибки в массовой борьбе. Однако мне не понравилось одно: Рян Сэ Бон с явной предвзятостью изображал массовую борьбу в целом как вредительство, подрывающее сплоченность нации.  Я  решил поправить его ошибочный взгляд.

— Это факт, что, как вы сказали, в классовой борьбе руководители Компартии Кореи слишком сбились с пути. Правда, их безрассудное левачество причинило и нам большой урон. Оно дошло до того, что породило, в конце концов, представление: корейцы – японские приспешники. Но, думаю, выступления крестьян против помещиков неизбежны. И вы много лет занимались земледелием, так что вам известно, сколько осенью достается помещику, а сколько – крестьянам. Трудись до седьмого пота – отбирают весь урожай. И крестьяне едва сводят концы с концами. Итак, они, чтобы жить, поднимаются на арендаторские конфликты. Как же можно огульно порицать все это очертя голову?

От него никакой реакции не последовало. То ли ему не понравилась моя защита неизбежности массовой борьбы, то ли он считал мою идею справедливой.

В тот день Армия независимости устроила сбор в честь АНПА. В армии было много молодых бойцов, которые подвергались коммунистическому влиянию со стороны членов ССИ и политработников, направляемых нами еще из Люхэ и Синцзина. Они и были главными организаторами встречи. И естественно, что сбор был весьма торжественным и горячим. На встрече присутствовало и много корейцев, которые жили в уездном городке Тунхуа.

И выступали с речами, и пели песни поочередно хозяева и гости. Весь процесс встречи заметно выявлял различие в характерных чертах АНПА и Армии независимости. Хозяева не скрывали своего восхищения скромностью, простотой и оптимизмом бойцов АНПА, порядочностью, энергичностью и стройностью отряда. Больше всего они завидовали нашему пению революционных песен и винтовкам образца «38».

Кое-кто из бойцов Армии независимости ошеломленно говорил:

А иные спрашивали:

— Договорились бы о сотрудничестве с вами. Ну скажи, как идут переговоры с командующим Ряном?

В тот день командующий Рян лично навестил отряд АНПА. Поглядим, мол, какие войска привел с собой Сон Чжу. Наши бойцы то аплодировали, то отдавали честь гостю, прикладывая руку к фуражке. Словом, приветствовали его так здорово, чтобы гость пришел от этой встречи в восторг. Но тут командующий Рян допустил погрешность, – он выступил с антикоммунистической речью. И вдруг теплая атмосфера сменилась на враждебную.

— Чтобы достигнуть независимости Кореи, – сказал он, – нужно прежде всего не заниматься делишками в пользу врага. А сейчас коммунисты поступают не так, – помогают противнику. Так, они идут на завод – натравливают рабочих на капиталистов, идут в деревню – науськивают хлеборобов на драки с помещиками. Даже в семье заставляют мужа и жену драться между собой – мол, равноправие женщин. И еще чуть что шумят: «Экспроприация!», «Долой!» и т. д. Так они сеют вражду среди соотечественников, ставят барьеры между нациями.

Все мои товарищи возмутились его речью. Чха Гван Су, совсем побледнев, с негодованием глянул на оратора. И я был недоволен речью Ряна, насквозь проникнутой угаром антикоммунизма. Почему он произнес такую речь, – мне было непонятно.

— Знаете, – говорю я ему, – мы же не такие люди. Мы не помогаем врагу. Мы боремся за освобождение корейской нации, боремся за интересы трудящихся масс. Чтобы достигнуть независимости Кореи, в центре выступлений должны стоять рабочие, крестьяне, трудовые массы. По-старому, одними только силами дерзких смельчаков, выдающихся героев, своего не добиться.

Когда я кончил, мои товарищи в один голос заговорили и повели словесные атаки против Кунминбу.

— Группировка Кунминбу убила в Ванцинмыне шестерых молодых патриотов. Скажите, это ли не помощь врагу? Совершила такие большие преступления перед нацией. А Кунминбу позволительно ли твердить о каких-то действиях в пользу врага, не стыдно ли преследовать нас?

Так вот зашумели молодые. Всем рты не заткнешь.

А командующий Рян, явно обиженный, начал осыпать нас руганью.

Он рассердился чрезмерно, его поведение начисто нарушило всякие правила приличия. И я не мог не ошеломиться, было странно и непонятно, почему он вдруг, потеряв равновесие разума, так нас поносит. Или словечки наши задели его достоинство? Или подсказала ему, напела на ухо провокационные слова против нас какая-то темная личность, не желающая сотрудничества? И все-таки мне думалось, что обида его отнюдь не беспочвенна.

И я с нелегким терпением уговаривающим тоном сказал:

— Незачем вам так обижаться. Какие мы люди – время покажет. Чтобы понять друг друга, нужны нам, думаю, частые и тесные контакты между вашей частью и нашим партизанским отрядом.

На это ответа командующего не последовало.

«Угар антикоммунизма у него так толст, что его стереть нелегко. Но если терпеливо убеждать, то, пожалуй, все-таки можно будет изменить его ошибочный взгляд», – с такой смутной надеждой и верой я вернулся в дом, где мне предстояло заночевать. Если неверие другому считается своего рода симптомом шовинизма, то доверие другому можно назвать величайшим гуманизмом. Для патриотов той страны, земля которой стала трагической жертвой агрессии и грабежа, высшей гуманностью являются именно достижение национального сплочения и освобождение родителей, братьев, сестер, всех соотечественников объединенными силами нации. Так я думал.

Ведь с этой же целью я пришел к Рян Сэ Бону со своим молодым отрядом, которому от рождения всего только один год, преодолев тысячу ли.

В тот день, когда сорвались наши переговоры, мы получили информацию: Армия независимости строит заговоры с целью разоружить наш отряд. Об этом сообщил нам член нашей организации, действовавшей в городке Тунхуа.

Нам никак не верилось, что сам командующий Рян планирует такие заговоры. Но на всякий случай мы молниеносно вышли из Тунхуа.

Итак, я разлучился с моим учителем Лю Бэньцао.

Отряд АНПА так вот отправился из Тунхуа, не выполнив актуального задания по осуществлению сотрудничества в антияпонской борьбе и избежав столкновения с Армией независимости. В движущемся отряде царило мрачное настроение. Чха Гван Су шел позади молчаливо и задумчиво, порою взглядывая в книжечку с маршрутом похода.

— Чего у тебя, Гван Су, такое сердитое лицо? Муху проглотил, что ли? – предугадав его кислое настроение, заговорил я и нарочно улыбнулся.

Он словно ожидал эту минуту и, пряча книжечку в карман, сказал недовольным голосом:

— А что, сиять улыбкой? Я, честное слово, не могу вынести посады и стерпеть такую обиду. Все пропало. Тысячу ли одолели с кровопролитием, а видишь, толку-то нет.

— А почему ты, начштаба, хочешь видеть в переговорах с Армией независимости только одни неудачи?

— Ну а скажи, разве это удача? Ясно, что командующий Рян не пошел на сотрудничество, да еще строил козни – разоружить наш отряд.

— Ты, начштаба, видел только выражение лиц верхушки армии. А лица солдат не видал. Как они восхищались, как они завидовали нам, партизанам! Я бы сказал, это более значимо, чем версия о разоружении. Главное – не выражение на лицах верхушки, а подход низов – самих солдат. Вот в нем-то я вижу будущее нашего сотрудничества.

Так я сказал, но нельзя считать, что у меня была такая уж светлая надежда на судьбу сотрудничества. Просто я сказал только о своем предчувствии, выразил лишь свое желание.

И я, собственно говоря, на душе переживал нелегкое. Я терзался мыслью: «Между людьми разных стран, например, между командующим Ряном и Тан Цзюйу, между нами и командующим Юем, состоялось сотрудничество, а почему так трудно сотрудничать людям одной нации, то есть АНПА и Армии независимости? Разве ж невозможно сотрудничать нам с командующим Рян Сэ Боном?»

А действительно ли Армия независимости строила такие заговоры или нет? Это долгое время оставалось неизвестным, как искомое число в математике. Я признал безошибочность полученной информации, потому что ее собрал наш подпольщик. Но вместе с тем я пожелал, чтобы эта информация была беспочвенной. Пусть она была бы научно обоснованной, но у меня не было ни тени желания придираться к командующему Ряну. Человеческому мышлению есть свой лимит. Чтобы выйти из этого предела, нужно тратить довольно много времени и опыта. Вот почему я, уходя из Тунхуа, не торопился сделать вывод, что сотрудничество с Армией независимости невоз­можно.

Наоборот, я не терял надежду: непременно настанет час, когда командующий Рян поймет нашу искренность и будет стучать в дверь, предлагая сотрудничество. Патриотизм, образно говоря, равен потоку реки и ручья, впадающих в море, имя которому – коалиция с коммунизмом...

С той поры прошло много лет.  Командующий Армии независимости Чвэ Юн Гу перешел со своим отрядом в Корейскую Народно-революционную армию. Мы вместе с ним вспо­минали о незабываемых днях лета 1932 года. По словам Чвэ, в то время к заговорщическим попыткам разоружить АНПА прибегал не командующий Рян,  а его подручный – штабист. В принципе Рян намеревался пойти на сотрудничество с АНПА, а тот штабист, взяв закулисный «микрофон» антикоммунизма, клеветал на нас и, наконец, со своими лояльными приспешниками начал строить интриги с целью разоружить наш отряд.

Рассказ Чвэ Юн Гу рассеял в пух и прах наше сомнение в командующем Рян Сэ Боне. На самом же деле командующий Рян очень сожалел, что прервались связи с нами, и он не имел ничего общего с заговорами против нас. У меня на душе улеглось, когда я слушал об этом. Я больше всего обрадовался, еще раз убедившись в том, что он – сейчас его нет в живых – был честен перед патриотизмом, не запятнан перед своим моральным долгом. Нет ничего более радостного и более приятного, когда узнаешь, что человек, которого раньше ты считал замечательным, остается неизменно замечательным даже спустя целые десятки лет и что хранимая тобой чистая мысль об этом человеке не грязнится и не пятнается.

Ошибка командующего Ряна была в том, что он не смог увидеть интриг противника. Он был человек справедливый, стойкий, но не знал, что у него под самым носом штабист строил козни в целях не дать дорогу сотрудничеству с нами. И еще: когда тот злобно клеветал на коммунистов, Рян не сумел проникнуть в его нутро, не заглянул в душу этому подлецу. Да и сам команду­ющий скоро погиб оттого, что был обманут коварным противником.

Рян переориентировался от антикоммунизма к коалиции с коммунизмом только накануне его смерти. В то время положение в Армии независимости было очень сложным: усиливалось вредительство лазутчиков и подкупленных ими приспешников, росло число дезертиров и других убегающих из части отсталых элементов. С другой стороны, прозвучал голос, требующий сотрудничества с коммунистами.

Рян не мог больше игнорировать коммунистов. Он признал, что наступил новый бурный период, когда в революции в двух странах, в Корее и в Китае, коммунисты стали ее главной силой, они уже вершат все дела. Он объективно строго проверял свой подход к коммунизму и, наконец, решил пойти на коалицию с ним.

Недопонимание коммунизма и неосознанная вражда к нему не позволили Ряну принять решение пойти на сотрудничество с нами. И вот такой человек все же пошел вперед, переориентировался к коалиции с коммунизмом. Это было особым событием не только в жизни самого Ряна, но и в истории борьбы Армии независимости. Он бросил флаг антикоммунизма и избрал путь коалиции с коммунизмом. Этот факт мы видим и в том, что он пошел на совместные действия с Ян Цзинюем. Он намеревался сотрудничать и с нами.

Японские империалисты пуще всего боялись того, что войска Рян Сэ Бона будут идти с нами рука об руку. Сотрудничество КНРА и Армии независимости означало бы военно-политическое единство коммунистов и националистов в национально-освободительном движении в Корее. Это стало бы большой угрозой врагу.

Японская жандармерия, полиция и спецслужба умышленно запланировали заговоры – убить Рян Сэ Бона и разложить Армию независимости изнутри. К этим интригам присоединились и Мукденская жандармерия и служба Хукусима генерал-губернаторства в Корее. За Рян Сэ Боном установил надзор и слежку также «Дунбяньдаоский партизанский отряд спецслужбы Квантунской армии Японии».

Есть еще такая версия, что для тайных операций по убийству Ряна было выделено более 100 тысяч вон. Были подняты на ноги и Пак Чхан Хэ и другие шпики Синцзина.

Коварнейшими интригами враги пытались заманить Рян Сэ Бона в ловушку. В заговор включили еще изменника некоего Вана, который имел давнюю связь с Ряном и «помогал» Армии независимости. Однажды этот предатель так льстил Рян Сэ Бону, китайская антияпонская армия желает встречи с Ряном для того, чтобы помочь Армии независимости. Обманутый его слащавыми словами, Рян Сэ Бон совершил оплошность – не успев разобраться в сути дела, отправился за Ваном к Далацзы, где, мол, его ждет китайская антияпонская армия.

На дороге Ван вдруг выхватил пистолет и, угрожая им, крикнул: «Слушай, я не вчерашний Ван Минфань. Желаешь жить – сдайся японской армии!»

Командующий Рян громогласно кричал на этого негодяя и тоже вынул оружие. Но было уже поздно – враги, укрывшиеся в гаоляновом поле, первыми же залпами из засады сразили его.

Как писал в своем очерке Чвэ Иль Чхон, слова верноподданного Пак Чжэ Сана «Принимаю кару Керима (Корея), но прочь должность и жалованье от самурайского короля», стали духом командующего Ряна и загнали врага в страх.

Иногда я думаю: если он пораньше бы стал на путь коалиции с коммунизмом, то его судьба, возможно, стала бы иной. Но это, конечно, неотвязная нить мысли того, кто жалеет о его смерти.

— Я умираю и не могу продолжать сопротивление Японии. Но вы, мои солдаты, будьте живы и пойдите к командующему Ким Ир Сену. Это ваш путь к жизни. Иного выхода нет!

Откликнувшись на эту декларацию, через четыре года более 300 бойцов Армии независимости, те, кто встречал нас на улице города Тунхуа, пришли под командованием командующего Чвэ Юн Гу на гору Пэкту, чтобы присоединиться к КНРА. Я встретил их в Хуадяне.

Корейцы уезда Хуаньжэнь, чтобы не дать врагу глумиться над трупом покойного Ряна, похоронили его на горе за своим селом, не насыпав могильный холм, они сравнили могилу с поверхностью земли. Но японские войска и полицейские раскопали эту могилу, отрубили голову покойного и вывесили ее на улице города Тунхуа.

Семья покойного тоже подверглась жестоким преследова­ниям. Его родные, не вытерпев гонений японских и марионеточ­ных маньчжурских войск и полицейских, были вынуждены даже заменить фамилию Рян на Ким и переселиться в горную глущь уезда Хуаньжэнь, удаленную на тысячу с лишним ли от железной дороги. Там они и ютились, как кроты.

После освобождения Кореи я направил наших работников в Южную Маньчжурию, чтобы привести родных покойного на Родину. Вернулись супруга командующего Юн Чжэ Сун, его сын, дочь и ее муж.

— Сколько вы перенесли мук и страданий после смерти мужа! Все время вас гоняли японские войска и полицейские...

Так я первым сказал при встрече и поздоровался с бедной женщиной. Она долго не могла унять слез, плечи ее вздрагивали неуемно.

— Вот я вижу вас, Полководец, и чувствую, что все горечи у меня растаяли. А что мои муки! Жили так, как все гонимые. Это пустяки. Зато какие мытарства и переживания были у вас, Полководец! Ведь вы сражались, чтобы изгнать самураев...

— Я все время был в боевых хлопотах. Не смог послать вам и весточки, за что чувствую себя виноватым перед вами.

— Виноваты-то это мы, Полководец! Жили мы хотя и в горах, но о вас слышали. Слушала о вас, – а в душе сетовала на покойного мужа: ты, родной, костьми лег на чужбине, не пошел за Полководцем!

— Но командующий Рян сражался храбро до последней минуты своей жизни...

А сына его, Рян И Чжуна, мы направили на учебу в Революционное училище в Мангендэ.

В апреле 1948 года у нас проходило совместное совещание представителей Севера и Юга. В то время Ким Гу посетил это училище. Здесь он встретился с сыном бывшего командующего Ряна и не скрывал своего удивления.

— Как это так?! Я даже не предствлял себе, что здесь учат сына командующего Армии независимости. Ведь в этом учили­ще власти Северной Кореи воспитывают детей партизан.

— Здесь, – сказал я ему, – есть дети не только партизан, но и других погибших патриотов, тех, кто действовал внутри страны в профсоюзах и крестьянских союзах. У нас нет дискриминации в отношении погибших патриотов, борцов за Родину. Не интересуемся, к какой бы группировке они раньше ни принадлежали.

— Это училище, я бы сказал, символ национальной консолидации! – взволнованно сказал Ким Гу.

Окончив училище, Рян И Чжун стал политработником части ВВС. А после войны, к сожалению, погиб при авиакатастрофе.

Получив эту скорбную весть, я очень расстроился. Очень боялся, как бы на этом не кончилось кровное родство командую­щего Ряна.

К счастью, у Рян И Чжуна остался сын, Рян Чхоль Су. Единственный. Но его, к сожалению, искалечил детский паралич.Партия послала его учиться в начальную, потом в полную среднюю школу и вуз, заботясь о том, чтобы он прошел, как здоровый, весь 14-летний учебный процесс.  Четыре года он учился в Университете имени Ким Ир Сена. Друзья каждый день возили его на коляске в Университет, поднимали на лифте в аудиторию, на 17-й этаж. Уважение второго, третьего поколений к погибшим патриотам-предшественникам выразилось и в теплой любви к искалеченному болезнью внуку патриота. Сейчас Рян Чхоль Су как достойный писатель Республики пишет свои произведения, хотя и в постели.

У него два сына и одна дочь. Судя по кровному родству, они – правнучата Рян Сэ Бона. В осенний праздник чхусок они вместе с родителями идут на могилу своего прадедушки, который покоится на Кладбище патриотов. Им пока неизвестно, какие переживания, какое несчастье сковывали жизнь их прадедушки.

Желаю, чтобы на плечи этих несмышленышей не давил тяжелый груз с ярлыком:  антикоммунизм  или  коалиция с коммунизмом.