3. Оружием — на оружие!

Событие 18 сентября поставило перед нами актуальную задачу — немедленно начать антияпонскую войну. Настал самый подходящий для этого момент. Должна была загреметь канонада справедливости в ответ на орудийный гул несправедливости — зловещего предвещания новой мировой войны.

С захватом Маньчжурии японскими империалистами все наши революционеры вышли из подполья и заняли свои боевые позиции. Грохочущая канонада, сотрясавшая осенью того года весь материк, можно сказать, окончательно отрезвила жителей Маньчжурии. Пушечный гул не сковывал людей, а наоборот, пробудил сознание масс и поднял их на ноги. Маньчжурская земля, опустошенная вихрями репрессий врага, снова задышала новым импульсом борьбы.

Мы думали: вот наступила хорошая пора, когда массы пройдут школу боевой закалки.

К тому времени, откровенно говоря, каждого жителя Маньчжурии тяготили чувства подавленности, порожденные поражением восстания. Нужно было вселить в них уверенность в себе, чтобы поднять революцию на еле дующую ступень. Одними воззваниями, пустословием ни к чему не приведешь.

Чтобы придать веры и силы народным массам, привыкшим к сериям поражений, нужно было позвать их на борьбу и довести ее непременно до победного конца. Только победа выступлений спасла бы подавленные массы, вывела бы их из кошмарного застоя. Пусть группа предтеч и начнет вооруженную борьбу, но она не покажет большую силу без боевой закалки масс.

Событие 18 сентября дало населению Восточной Маньчжу­рии повод еще раз подняться на борьбу. Им дали мощный толчок также народные выступления в Корее, которые обрели форму восстания.

Внутри Кореи непрерывно вспыхивали арендаторские конф­ликты и другие антияпонские восстания крестьян. Типичными были, например, арендаторские конфликты на ферме Восточно-колонизационного общества в Ковоне, на ферме «Фудзи» в Рёнчхоне и на ферме «Оки» в Кимчжэ.

И после 1929 года в районе Рёнчхона не прекращались крестьянские выступления. В то время местные организации зарекомендовали себя в борьбе, установив связи с нами. В район Рёнчхона было послано много наших подпольщиков.

Более трех тысяч енхынских крестьян и свыше двух тысяч хлеборобов Самчхока поднялись на крупные восстания в знак протеста против японских империалистов, которые, делая ставку на событие 18 сентября, громогласно объявили «чрезвычайную ситуацию» и ужесточили фашистские репрессии и грабеж.

В такой обстановке мы организовали в Цзяньдао крестьян­ские выступления по поводу осеннего урожая.

Местные комитеты борьбы имели в своем распоряжении агитбригады и дружины пикетчиков, тщательно провели подго­товительную работу — печатали листовки и воззвания, опреде­ляли лозунги. Потом по участкам для деятельности револю­ционных организаций приступили к борьбе за «осенний урожай». Вначале она велась как легальная экономическая борьба за снижение ставок арендной платы.

Одно время некоторые историки дали этим выступлениям название «Восстание осеннего урожая». Но я считал такое название неуместным. Борьба эта не была подражанием восста­нию 30 мая, не была его копированием. Это была победонос­ная массовая борьба, развернувшаяся на основе новых такти­ческих принципов после полной ликвидации влияния левацко-безрассудной идеологии Ли Лисаня. В предыдущем восстании главную роль сыграли фракционеры, а в осенних выступлениях у руля стояли коммунисты нового поколения и ориентировали, направляли борьбу масс.

В них насилие не стало главным средством борьбы. Восстав­шие 30 мая не брезговали ни поджогами, ни убийствами. Они сжигали трансформаторные подстанции и учебные заведения, шли на свержение всех помещиков и других имущих вообще. В отличие от них участники борьбы за «осенний урожай» действо­вали порядочно и дисциплинированно. Они, выдвинув справед­ливые требования об уплате арендной платы в размере 30 — 40 процентов всего урожая, под единым руководством местных комитетов борьбы скоординировали свои действия с другими организациями.

Требования крестьян отнюдь не были чрезмерными, судя по положению голодающих крестьян. Они были справедливые, и власти Гиринской провинции были вынуждены объявить уплату арендной платы в размере 3 : 7 или 4 : 6 (помещику 30 — 40 процентов, арендатору 60 — 70 процентов урожая).

В отношении послушных помещиков, принявших требова­ния крестьян, никогда не применяли насилие. Насилие пускалось в ход только в том случае, если злостные помещики отчаянно отказывались выполнять требования местных комитетов борь­бы, а войска и полиция пытались штыками подавить выступления крестьян. Когда упрямствовали помещики, крестьяне увози­ли свою долю прямо с помещичьих полей или забирали хлеб со складов в указанном размере.

Мишенью в борьбе стали также грабительский финансовый отдел Восточно-колонизационного общества, ростовщики, Об­щество корейских резидентов и другие реакционные организа­ции, содействовавшие режиму японского империализма.

Я руководил осенними выступлениями крестьян в районе Яньцзи. А после этого вернулся в Аньту.

Однажды ко мне пришел Чвэ Дон Хва, который после восстания 30 мая скрывался во избежание слежки японской полиции. Он выразил озабоченность тем, что выступления посте­пенно носят характер восстания.

Раньше он выступил в Аньту главным зачинщиком восста­ния 30 мая. Затем ему вздумалось вступить в полемику с нами по поводу того, что мы определили это восстание как слепое левачество. А вдруг теперь он, изменив свой тезис, выступает с концепцией о вредности насилия. Я просто не мог этому не удивиться.

— Товарищ Сон Чжу! Что у вас творится?! Вы раньше осудили восстание 30 мая как слепое левачество, а теперь протаскиваете насилие даже в чисто экономическую борьбу. Скажите, как это надо понимать?

С таким вопросом Чвэ Дон Хва, скрестив руки на груди, обходил вокруг меня. Казалось, он, довольный, думал: «Вот как я тебя задел за живое».

— По-моему, у вас тут какое-то недоразумение. Вы, зна­чит, ставите на одну доску ваше «красное насилие», за что рато­вали в восстании 30 мая, и наше насилие в борьбе за «осенний урожай»?

Так я переспросил его, не успев взвесить, что неприлично отвечать вопросом на вопрос.

— Конечно, тут разница-то есть, но небольшая. Однако, знаете, насилие есть насилие. Не так ли?

— К насилию мы прибегали только по уважительным причинам, когда это считалось справедливым. Так, например, если помещики отказывались от крестьянских требований, мы силой открывали у них амбары. Когда войска и полиция забрали наших товарищей, мы применили силу, чтобы они не попали в их лапы. Так, скажите, будем ли мы добрыми, когда враги орудуют дубинами насилия и подавляют наши выступления?

— Я знаю общепризнанный принцип марксизма: на насилие отвечать насилием. Я осуждаю вас не за это. Теперь, я говорю, не такая пора, чтобы биться силами один на один. Восстание 30 мая уже кануло в прошлое. Наша революция, к несчастью, вступила, как говорится, в период отлива. Вот какая сейчас пора.

— Период отлива, говорите?

— Да, да. Пора спада. Два шага назад. Пожалуй, даже эпоха реакции Столыпина не так была мрачна, какая у нас сейчас. Не видите, что Квантунская армия с одного маху оккупировала всю Маньчжурию? Отступили и трехсоттысячные полчища Чжан Сюэляна. В такое время советую не обнаруживать революцион­ные силы, а сохранять их. Впопыхах тронешь противника — повторится в Восточной Маньчжурии такая трагедия, как круп­ная кара года Кенсин.

А Чвэ Дон Хва настаивал на том, чтобы борьба за «осенний урожай» не переросла в насильственную и люди не взяли бы оружие в свои руки. Он противился нашей идее о вооруженной борьбе. Это, по его выражению, не только преждевременно, но и подобно тому как строить дом на песке.

Словесная полемика с ним, собственно, для меня была непосильной. В общем-то Чвэ Дон Хва был человеком светлого ума, интеллигентом с высоким коммунистическим сознанием. Уговаривать так глубоко убежденного в своем человека, как говорится, не всякому по зубам. В каждую фразу внося цитаты из классиков, он аргументировал правоту своих утверждений, — все у него было к месту. Убеждать его в своем — дело было не простое.

Концепция его исходила, в конечном счете, из того, что революция-де вступила в период отлива. Он ясно видел неблаго­приятные симптомы, такие, как крупное военное наступление японских империалистов, бегство войск Чжан Сюэляна и дезор­ганизация Армии независимости,  но остался слепым  перед выступлениями народа Кореи и Восточной Маньчжурии, нося­щими характер восстания. Передо мною, действительно, стоял слепой с открытыми глазами, не видящий реальной действи­тельности.

Наступление контрреволюции и бегство трусливых сборищ не означали, что революция пошла на спад. Дело было в том, как рассматривать настроения народных масс — главной силы революции.

Чвэ Дон Хва, как и все другие коммунисты предыдущего поколения, чрезмерно недооценил силы народных масс.

Он не видел в народных массах субъекта революции, не верил в силы народных масс, недооценил их.

На этой беседе с Чвэ Дон Хва, твердившим о периоде спада революции, я убедился в коренном различии во взглядах между нами и коммунистами предыдущего поколения. Суть разницы, можно сказать, исходила, в конце концов, из того, как рассматри­вать народные массы. Из-за этого различия мы и они, хотя и следуя общим идеалам и целям, не смогли объединить силы и обращались друг к другу, как чужие.

— То, что я говорю, вы можете считать парадоксальным, — сказал я Чвэ Дон Хва. — Но я думаю так: именно сейчас, когда народные массы не пали на колени перед агрессорами — япон­скими империалистами — и выступают наступательно, приме­няя и насилие, настал период подъема революции. Мы не упустим этого периода подъема. Мы решили кончать борьбу за «осенний урожай», а затем немедленно и еще более активно пробуждать и организовывать массы и, таким образом, подни­мать антияпонскую борьбу на новую, более высокую ступень развития. Как бы ни складывалась ситуация, решимость эта у нас не изменится и не поколеблется.

Чвэ Дон Хва, ничего не сказав, с горькой усмешкой ушел.

Он и ему подобные типы, твердя о бесполезности револю­ционного насилия, ставили нам палки в колеса, но мы ни на шаг не сбились с избранной нами самими столбовой дороги и, полные уверенности в себе, ориентировали выступления по поводу осеннего урожая в нашем направлении.

Более сотни тысяч крестьян Цзяньдао с сентября до конца декабря 1931 года не прекращали свою несгибаемую кровопро­литную борьбу, несмотря на варварские репрессии японских войск и полиции, реакционной военщины Китая.

Борьба эта родила множество легенд о геройстве корейской нации. Долго оставался среди жителей Маньчжурии сенсацион­ным предметом разговоров эпизод о том, как разыграли демон­странты местности Кайцюй рукопашные схватки на ледяном поле реки Туман с японскими и маньчжурскими войсками и полицейскими.

Хорошо известен рассказ о трагических последних минутах жизни мужественной женшины Ким Сун Хи. Подвиг этот тоже родился в пламени брорьбы по поводу осеннего урожая и весеннго голода. Ким Сун Хи была членом Красного ополчения села Яошуйдун, членом местного комитета борьбы за "осенний урожай".

В то время она была в полнном положении. Ворвались в это село каратели. Палачи, тыкая дулами винтовок ей в живот, насмешливо спросили, что в нем таится. Она, бросив уничтожа­ющий взгляд на окружающих ее солдафонов японского гарнизо­на и полицейских японского консульства, дерзко ответила:

— Родится хороший — будет королем, а плохой — будет такая же тварь, как и проклятые вы, шляющиеся перед воротами чужих домов.

Такой бойкий ответ насмерть перепугал врагов. А чтобы сохранить тайну своей организации, она откусила себе язык собственными зубами. Несчастная женщина погибла в заж­женном палачами пламени. Погибла она в самом цветущем воз­расте — в 22 года.

Борьба за «осенний урожай» кончилась победой хлеборо­бов.

В этой борьбе черпали веру и силу жители Восточной Маньчжурии. Они впервые всерьез поняли, что исход их высту­плений зависит от начала до конца от стойкой воли самих масс, от методов руководства их борьбой. Люди стали восхищенными глазами смотреть на молодых коммунистов новой смены — организаторов победы в выступлениях, стали теснее сплачивать­ся вокруг них.

Победа этих выступлений позволила народным массам самим найти причины поражения восстания 30 мая. Они твердо поверили в открытую ими истину о том, что интенсивность насилия не является основным фактором, предопределяющим боевые успехи. Все ясно поняли: восстание 30 мая кончилось неудачей отнюдь не потому, что мало применялось насилия. Ведь фактором победы их выступлений за «осенний урожай» не было широкое применение насилия. Насилие отнюдь не было панацею, оно было только одним из средств для достижения намеченной цели.

Только такое насилие, которое применяется для достижения правых целей, такое справедливое, разумное и уместное по времени насилие может обеспечить победу тем, в чьих руках держится насилие. Только такое насилие может по-настоящему служить делу перестройки общества и прогресса истории. Имен­но такое насилие мы поддерживаем.

Дело зависело от того, как мобилизовать, организовать и ориентировать массы. В таком смысле коммунисты нового поколения создали яркий образец борьбы. Выступления за «осен­ний урожай» были оригинальной формой борьбы. Дело в том, что ее участники, тесно сочетая экономическую и политическую формы борьбы и оптимально соединяя мирные и насильствен­ные методы, неизменно крепко держали в своих руках инициати­ву и загоняли противника в пассивное положение. Можно ска­зать, что и выступления периода весеннего голода, имевшие место весной следующего года, являлись такой же формой борьбы.

Борьба за «осенний урожай» укрепляла сплоченность наро­дов Кореи и Китая, крепила революционные узы коммунистов обеих стран.

Она стала знаменательным моментом идеологического про­буждения и закалки народных масс. В боевом строю обыкновенные, простые люди выросли борцами, революционерами. Революционные организации Восточной Маньчжурии сумели укрепить свои ряды за счет многочисленных активистов, зака­ленных в борьбе за «осенний урожай». Подготовка такого ядра создала благоприятные условия и для предстоящей вооружен­ной борьбы.

Многочисленные молодые революционеры, выкованные в вихрях борьбы за «осенний урожай», стали костяком партизан­ских отрядов, которые впоследствии были организованы в различных уездах Восточной Маньчжурии.

Направляя эти выступления, я без устали размышлял о вооруженной борьбе. Массовый героизм и несгибаемый боевой дух жителей Восточной Маньчжурии послужили безграничным вдохновением для меня в поиске революционной линии нового этапа, глубоко убедили меня в том, что если мы с оружием в руках встанем на решительные схватки с японскими империали­стами, то массы непременно будут поддерживать нас.

В октябре 1931 года, когда еще пламя борьбы за «осенний урожай» охватывало всю Восточную Маньчжурию, я кратковре­менно был в районе Чонсона провинции Северный Хамген. Я пошел туда для того, чтобы обсудить с товарищами в Корее вопросы вооруженной борьбы, вызвать наших подпольщиков из района шести уездных городков и поручить им важнейшие задачи, связанные с вооруженной борьбой. До Чонсона меня сопровождали Чхэ Су Хан и О Бин.

Чонсон был родным краем Чхэ Су Хана, там была семья его жены. Здесь жили его родители до последнего периода Старой Кореи. Прадед его был советником уездной администрации. Семья Чхэ Су Хана покинула Родину и переселилась в Цзиньгу уезда Хэлун сразу же после «аннексии Кореи Японией».

Чхэ Су Хан рос и мужал в Цзяньдао, но всегда тосковал по родной стороне, где прошли незабываемые детские годы. Каж­дый раз, когда ему доводилось со мной переправиться через реку в Чонсон, он волновался от неудержимой радости.

Но на этот раз он почему-то помрачнел.

Думалось, что лавина борьбы за «осенний урожай» снесла и хлебные скирды его дома. И я, как ни в чем не бывало, спрашиваю своего дорогого спутника:

— Скажи, дружок, и твой дом, может быть, экспропри­ируют?

Он был родом из семьи богатого помещика. Его отец занимал должность директора какого-то общества, именуемого «Токсинса», на которое бедняки смотрели искоса.

— Какая там экспроприация? Мы же, прежде чем потребова­ли крестьяне, прямо на поле роздали им хлеба в размере 3:7.

— Молодцы! Вот какая семья у секретаря укома! А почему же у тебя личико-то такое мрачное?

— Знаешь, некоторые люди просили меня: уговори отца бросить должность директора. А вот мой отец со мной никак не согласен.

Чхэ Су Хан не знал, что его отец занимает эту должность по поручению революционной организации. Дисциплина есть дис­циплина, и отцу его было не позволено открывать душу сыну. И, естественно, сын недоволен был отцом за отказ от его просьбы.

Дело складывалось так скверно, что у него на душе заскре­бли кошки. В то время среди руководителей вышестоящих партийных органов оказались и леваки, которые огульно навя­зывали низам экстремистские требования в ущерб интересам революции. Это порой ставило нижестоящих работников в за­труднительное положение. Эти леваки даже сняли Чхэ Су Хана с должности секретаря укома за «ошибки», что, мол, не сумел разграничить себя с отцом классовой «линией». Но потом эту должность ему снова восстановили.

Чтобы как-то ослабить его мрачные настроения, я переме­нил тему разговора в сторону вооруженной борьбы. Чхэ Су Хан в шутку сказал:

— При создании наших войск я первым вступлю в армию и стану пулеметчиком.

— Тебе, дружок мой, не к лицу военное дело. Тебе суждено быть гражданским чиновником, — пошутил я, улыбаясь.

Но в моей шутке была и крупица правды. Я видел его врожденным политработником. Если бы он был жив и вступил в революционную армию, то, я уверен, он несомненно стал бы политработником полка или дивизии.

Когда мы, создав в Аньту партизанский отряд, во всю ширь развернули вооруженную борьбу, его убили японские каратели под Далацзы...

О Бин еще в Тонхынской средней школе в Лунцзине показал себя ловким спортсменом. Так, на Хуньчуньской уездной спарта­киаде он занял первое место на соревновании по национальной борьбе сирым, за что в награду получил живого быка. Он был скромен, прост, весел и лих.

Я думал, что именно О Бин уместен как человек воинского склада, который стал бы лихим командиром революционной армии. При знакомстве с тем или иным человеком я взвешивал, какие должности годятся ему в революционной армии. Именно в те дни, могу сказать, зародилась у меня такая привычка. Злобод­невность ситуации в преддверии антияпонской войны, пожалуй, сделала меня таким «расчетливым» человеком.

С бухты Шицзяньпин мы на лодке переправились через реку Туман. В Тонгванчжине мы зашли на Турянское хозяйство, где была площадка по сортировке соевых бобов. Здесь по сортам взвешивали на весах бобы, привезенные японцами из Маньчжу­рии, заполняли мешки зерном и отправляли готовые в Японию.

Мы, притворяясь чернорабочими-поденщиками из Цзяньдао, помогали местным рабочим и беседовали с ними.

Узнав, что мы приехали из Цзяньдао, рабочие начали говорить нам о выступлениях по случаю осеннего урожая. В общем-то у них взгляд на эти выступления был пессимистичен.

И прежде, до японской оккупации Маньчжурии, вспыхивало в Цзяньдао много восстаний, но все они провалились. А теперь самураи начали агрессию в Маньчжурии. Так к чему приведет такое выступление, как борьба за «осенний урожай»? И эта затея в конце концов не избежит той участи, что и с восстанием 30 мая. Сейчас любые выступления бесполезны. Поглядите-ка, японские войска вон как торжествуют. К тому же на их стороне стоит и международная организация, в которую вошли великие держа­вы. Значит, слабой и малой нации взирать больше не на что... Таков был общий взгляд этих рабочих.

Эти слова рабочих дали нам ощутимые толчки с трех сторон. Во-первых, чтобы вникнуть в душу народа, революцио­нер всегда должен быть в гуще масс. Во-вторых, начало воору­женной борьбы предполагает прежде всего ускорить работу по политическому пробуждению масс и объединению их в организа­ции. В-третьих, любая форма борьбы не принесет желаемого успеха, пока не полностью осмыслят массы ее значение и не будут приведены в активное действие.

Слушая такие нигилистические, пораженческие мнения ра­бочих, я еще острее ощутил актуальность нашего дела — корейские коммунисты должны как можно скорее начать вооруженную борьбу и принести соотечественникам надежду на возро­ждение и независимость страны.

В тот день мы в доме Чвэ Сон Хуна, председателя Кванменчхонского общества молодежи, провели совещание политработ­ников, посланных в Корею, и руководителей подпольных орга­низаций. На нем шли разговоры о задачах революционных организаций внутри страны, связанных с вооруженной борьбой.

Я обратил внимание участников совещания на то, что резкие перемены ситуации, происшедшие после события 18 сентября, и исторический урок антияпонского национально-освободитель­ного движения в нашей стране актуально требуют организован­ной вооруженной борьбы. Я подчеркнул: начало вооруженной борьбы является закономерным требованием нашей револю­ционной борьбы и станет ее качественным скачком. Две крупные задачи были поставлены мною: первая — провести полную военную подготовку, вторая — заложить прочную основу воору­женной борьбы в массах.

Перед предстоящим волнующим событием, имя которо­го — организованная вооруженная борьба, участники совещания не скрывали своего душевного подъема, выступали с пламен­ными речами, творческими предложениями о содействии соз­данию вооруженных отрядов.

Вопрос о подготовке революционных сил, нужных для организации и развертывания вооруженной борьбы, уже был обсужден и уточнен на Консудокском совещании, состоявшемся в мае 1931 года. На этой основе Кванменчхонское совещание обсудило практические задачи, стоящие перед революционными организациями внутри страны в преддверии нового события — вооруженной борьбы. Совещание стало как бы предварительной командой, предварительным сигналом о начале вооруженной борьбы для революционеров и всего народа внутри страны. На нем революционеры, действовавшие в Корее, выразили акти­вную поддержку вооруженной борьбы. Это придало мне боль­шую силу.

Переночевав одну ночь в Чонсоне, я немедленно вернулся в Цзяньдао и расстался с Чхэ Су Ханом и О Бином. Мы решили встретиться опять в Минюегоу в середине декабря. Мы обещали там подвести итоги хода подготовки к вооруженной борьбе, обсудить конкретные меры и тактике -стратегические вопросы вооруженной борьбы.

После этого все мои дела и помыслы были посвящены подготовке к совещанию в Минюегоу.

Когда я говорю о подготовке собрания, всякий может иметь в виду прежде всего доклад, резолюцию и другие документы. Но надо сказать, что в то время подготовка собрания означала процесс поиска, то есть процесс мышления о линии действий и определения нашей стратегии и тактики. Письменное изложение мысли было процессом второстепенным.

Особенно много времени я уделял размышлению о выборе формы вооруженной борьбы.

Общеизвестно, что в теории марксизма-ленинизма особо подчеркивается значение вооруженной борьбы. Однако, в какой форме надо вести ее, — об этом сформулированных правил не было. Да это и понятно: не может быть такого рецепта, который соответствовал бы любому периоду и мог бы применяться в любой стране. И в поиске нашей формы вооруженной борьбы я старался избежать догмы.

Решив более углубленно обсуждать проблему вооруженной борьбы и советоваться с товарищами о задачах перед лицом новой ситуации, я пошел в Восточноманьчжурский Особый комитет повстречаться с Тун Чанжуном. Поскольку мы на маньчжурской земле создадим свои вооруженные силы и начнем антияпонскую войну, то нам нельзя игнорировать сотрудничест­во с коммунистами Китая.

Проблема вооруженной борьбы ставилась на повестку дня и у китайских коммунистов Маньчжурии. После события 18 сентя­бря Компартия Китая и Рабоче-крестьянская красная армия Китая выступили с призывом: мобилизовать организованные массы на сопротивление агрессии японских империалистов и, взяв в руки оружие, нанести непосредственные удары захват­чикам.

Перед коммунистами Кореи и Китая, призванными сообща повернуть дула винтовок в одну и ту же мишень, встала актуаль­ная задача: сформировать нерушимый никаким железным кула­ком прочный совместный фронт, укреплять взаимное сотрудни­чество, поддерживать друг друга.

Тун Чанжун, назначенный секретарем Восточноманьчжурского Особого комитета, чудом спасся от смертельной опасно­сти в вихрях карательных операций японских войск. И он, находясь в городе Лунцзине, пожелал встретиться со мной.

Но войти в город Лунцзин, где кишмя кишели шпики, было опасно, и я пригласил его в Минюегоу.

А тут Восточноманьчжурский Особый комитет передал мне сообщение о том, что Тун Чанжун, пока не сведущий в обстанов­ке в Цзяньдао и не знающий о перемещении Особого комитета, бродил в поисках его и попал в лапы лазутчиков и что его бросили за решетку. Неожиданная эта весть больно ударила по мне. А секретарь Маньчжурского провинциального комитета партии Ло Дэнсянь и секретарь его военной комиссии Ян Рим после события 18 сентября покинули Шэньян и скрылись. Ян Цзинюй пока страдал в тюрьме. Словом, мне советоваться было не с кем.

Я решил во что бы то ни стало спасти Тун Чанжуна и советовался об этом с товарищами.

В это самое время человек, именуемый Ко Бо Бэ (Бо Бэ — прозвище), высказался спасти мученика. Он, как фокусник, был чрезвычайно ловок движением рук, слыл «отчаянным кар­манником». Так, сидя напротив собеседника, он буквально в мгновение ока выхватил у него авторучку из кармана. Ко Бо Бэ любил такую игру, и там, где бывал этот «карманник», поднима­лась шумиха с «потерей» вещей.

На улице Лунцзина этот «карманник» воровал и нарочно попался в руки полицейского. Потом, попав в тюрьму, он встретился там с Тун Чанжуном. В тюрьме он так изощренно «обработал» блюстителей порядка, что секретаря Особого коми­тета сразу же выпустили на волю. Так он и получил возможность принять участие в совещании в Минюегоу.

В середине декабря 1931 года мы созвали в Минюегоу совещание партийных и комсомольских руководящих кадров. Для удобства мы называли его «зимним совещанием в Миню­егоу».

На совещании присутствовали Чха Гван Су, Ли Гван, Чхэ Су Хан, Ким Иль Хван, Рян Сон Рён, О Бин, О Чжун Хва, О Чжун Сон, Ку Бон Ун, Ким Чхор, Ким Чжун Гвон, Ли Чхон Сан, Ким Иль Рён, Ким Чжон Рён, Хан Иль Гван, Ким Хэ Сан, всего более 40 молодых борцов, которые своей самоотверженной деятель­ностью снискали себе любовь и доверие масс.

В Минюегоу я в первый раз попробовал соленую зелень, что местные называли енчхэским кимчхи. Вечером того же дня, когда я прибыл в ущелье под Минюегоу, семья Ли Чхон Сана угощала меня похлебкой из кукурузы с фасолью и этим енчхэ-ским кимчхи. Очень вкусным было это блюдо из соленых овощей. Такое кимчхи мастерски приготавливают люди Кильчжу и Менчхона провинции Северный Хамген. Теперь это овощ­ное блюдо входит в меню правительственного банкета.

В один из дней, когда проходило совещание, Ли Гван откуда-то достал пять фазанов. Ему было жаль, что делегаты совещания питаются одними кукурузной похлебкой и кашей из чумизы. И он, по-видимому, с активом комсомола пошел на охоту на фазанов.

«Нашлось хорошее мясо на куксу!» — так думал хозяин Ли Чхон Сан и вечером приготовил корейскую лапшу куксу. В Минюегоу редко бывал очищенный рис, зато была картофельная мука.

А тут Чха Гван Су, страшный любитель куксу, шумливо совался в дела и балагурил:

— Эй, Ли Гван, дяденька Ванцина! Скажи-ка, в чей рот попадет дичь — пять фазанов! Мало!..

Чха сильно страдал болезнью желудка и за столом почти не прикасался к каше. Но там, где много молодежи, любил выда­вать себя за ненасытного обжору, смертельно голодающего.

— Слушай ты, барин из Гирина, ты же не справишься даже и с одной миской кукурузной похлебки. А мелешь — есть в три горла! Знаешь, Чха-шумливый, я нес на плече мешок с зерном, да еще этакую тяжесть — пять штук дичи. Устал до смерти! — ответил балагуру Ли Гван в шутку.

Чха Гван Су зашумел: мол, из пяти фазанов мало мяса, так что посадить делегатов в двух комнатах: в одной угощать куксу с фазаниной, а в другой — с курицей.

Но делегаты все — «против». Для куксу смешивали фазани­ну с куриным мясом. Мы сидели в одной комнате и дружно лакомились лапшой. Пак Хун, парень здорового аппетита, мгновенно справился с тремя порциями, за что заслужил прозви­ще «король куксу».

Чтобы провести совещание результативно, мы перед ним проводили в доме Ли Чхон Сана предварительное заседание, на котором обсудили повестку дня, вопрос о мандате участников и о порядке работы совещания.

После этого заседания совещание шло 10 дней. В фокусе обсуждения была проблема вооруженной борьбы, особенно вопрос: в какой форме вести ее. Только решив это, мы могли бы одновременно решить и другие проблемы, такие, как форма военной организации и форма опорной базы.

У нас не было государства. Значит, нечего было надеяться на сопротивление регулярных войск. Вместе с тем пока еще не созрели условия, которые позволили бы всему народу немедлен­но подняться на вооруженное восстание. В такой обстановке меня, естественно, тянуло к партизанской войне.

Ленин определил партизанскую войну как вспомогательную форму борьбы, которая неизбежно применяется в случае, когда или массовое движение уже фактически достигло стадии восста­ния, или в гражданской войне наступает более или менее проме­жуточный период между крупными боями. Мне было очень жаль, что Ленин рассматривал партизанскую войну не как основную форму боевых действий, а как временную и вспомога­тельную форму борьбы. Ибо в то время я с большим интересом изучал и изучал изо дня в день не регулярную, а именно партизанскую войну.

Если мы берем партизанскую войну, проводимую постоянными революционными вооруженными силами, за основную форму нашей предстоящей вооруженной борьбы, то такая форма соответствует ли реальным условиям нашей страны или нет? — об этом вопросе я много думал и размышлял. В ходе такого поиска я изучал «Суньцзыские методы ведения боя», еще раз читал «Историю троецарствия». Из военных книг Кореи я читал «Тонгукпенгам» и «Пенхакчжинам».

Иные люди говорили, что партизанская война берет свой исток с 400-х годов нашей эры. Но нам было неизвестно, конкретно в какой стране и как велась эта война.

Маркс и Энгельс с большим интересом изучали партизан­ские действия русско-французской войны 1812 года — практику крестьянских ополчений России. Рассказы о партизанском герое русско-французской войны Денисе Давыдове и о полководце Кутузове, умело командовавшем совместными операциями ре­гулярных войск и партизанских отрядов, еще больше умножали мой интерес к партизанской войне.

История Имчжинской отечественной войны многое под­сказала мне в определении партизанской войны как основной формы борьбы. Я считал, что борьба Армии справедливости, увенчавшей эту войну победой, особо яркой страницей войдет в летопись партизанской войны. Меня совсем очаровали образцы мужества и разнообразия боевых действий, показанные извест­ными предводителями Армии справедливости: Квак Чжэ У, Син Доль Соком, Ким Ын Со, Чон Мун Бу, монахом Сосан, Чвэ Ик Хеном, Рю Рин Соком и другими. Сам термин «партизанская война» овладел всем моим существом — ведь мы стояли в преддверии великой войны с вооруженными до зубов японскими империалистами.

Беда в том, что зафиксировано: партизанская война возможна лишь при наличии государственного тыла или поддержки регулярных войск. Эти условия, указанные классиками марк­сизма-ленинизма, вынуждали меня проходить сложный про­цесс поиска в выборе формы вооруженной борьбы. Возможна ли партизанская война в условиях Кореи, где нет ни обеспе­ченного государственного тыла, ни регулярных войск? На этот вопрос никто не мог дать ответа. Это оставалось для нас как бы «искомым числом» в математике. Вокруг этого вопроса у нас шли серьезные дискуссии.

Вокруг нас одно за другим происходили драматические события, стимулирующие революцию. Среди патриотических солдат старой Северо-Восточной армии, недовольных капи­тулянтством Чан Кайши и Чжан Сюэляна, непрерывно подни­мались военные бунты. Ван Дэлинь, Тан Цзюйу, Ли Ду не следовали за Чжан Сюэляном. Все они, подняв мятежи, отдели­лись от старой Северо-Восточной армии. Генерал Ма Чжаньшань тоже поднял военный бунт и, взяв в руки оружие, призвал к сопротивлению Японии. Эти люди стали главной опорой анти­японских отрядов, которые создались в различных районах Маньчжурии. Началось движение Армии спасения отечества.

События эти создали очень благоприятные условия для нас, стремившихся к вооруженной борьбе.

Я подчеркивал: в истории имеются формы вооруженной борьбы — регулярная и партизанская войны. Первая считалась главенствующей формой, вторая — вспомогательной. Нам при­дется из двух форм выбирать одну. Партизанская война, по моему личному мнению, кажется, более подходящая в условиях нашей страны. У нас в стране, где невозможна регулярная война, главенствующей формой борьбы должна быть партизанская война независимо от готовых «рецептов».

— Необыкновенно разнообразная партизанская война яв­ляется основной формой вооруженной борьбы, которую нам следует выбрать. В условиях нашей страны, где нет собственного государства, невозможно сопротивляться японским империали­стам путем регулярной войны. Нам предстоит, имея слабые в военно-техническом и количественном отношениях силы, бо­роться с сильными врагами — агрессивными войсками японско­го империализма. Поэтому важно вести необыкновенно разно­образную партизанскую войну. Кроме этого, другого выхода у нас быть не может. — Так я говорил людям.

У молодежи, которая видела только войска военщины Чжан Сюэляна, Армию независимости и японские войска, совсем не было представления о партизанской армии.

Я разъяснял различие между регулярной и партизанской армиями. Чтобы победить сильные японские захватнические войска, продолжал я, нужно провести непревзойденные совмест­ные действия больших и малых отрядов, бои с налетами и из засады, политическую, подпольную и производственную дея­тельность, словом, охватить все звенья военного дела, политики и экономики, а для этого следует организовать партизанскую армию, которая могла бы вести войну, продолжая свободное рассредоточение и сосредоточение сил.

Выслушав меня, некоторые товарищи выразили сомнение: «Можно ли победить противника, взяв такую форму вооруженной борьбы? У нас нет государственного тыла, нет поддержки регулярных войск, к тому же мы действуем на территории чужой страны. Так, одними нерегулярными вооруженными силами, такими, как партизанская армия, можно ли победить многомил лионные полчища, оснащенные танками, пушками, самолетами, современными видами лучшего оружия?»

Сомневались они не без основания.             

Да и я сам, честное слово, не раз взвешивал возможности на это. Не станем ли мы предметом насмешек, когда осмелимся с несколькими винтовками пойти на сопротивление такой военной державы, как Япония? Армия справедливости, Армия независи­мости, трехсоттысячные войска Чжан Сюэляна — все они не избежали перед могучими силами японских войск той участи, что тлеющий огонек коптилки перед ветром. Во что мы хотим верить, чтобы победить их? Есть ли у нас государственная власть? Есть ли территория? Есть ли богатства?

— Мы — сыны народа, лишенного всего — и государствен­ной власти, и территории, и природных богатств, — сказал я им. — Сейчас мы, молодежь, ничего не имеем, у нас одни только голые руки, да и живем мы на чужбине, как говорится, ютимся в соседней комнате чужого дома. Но мы без колебания бросили вызов японским империалистам. Во что мы верили? В народ! С такой верой и решили начать антияпонскую войну. Народ есть государство, народ — тыл, народ — регулярная армия! Разразит­ся схватка — весь народ станет солдатом. Вот почему партизан­ская война, которую мы будем вести, можно сказать, война народная!

Так у нас много часов шли дискуссии. И, наконец, мы пришли к полному единству мнений по вопросу организации и развертывания вооруженной борьбы, основной формой которой является партизанская война.

Партизанская война — это такой метод вооруженной борь­бы, который позволял бы при сохранении собственных сил нанести противнику большие политические и военные удары, небольшими силами уничтожить врага, превосходящего в коли­чественном и техническом отношениях. Мы глубоко верили, что сумеем окончательно победить противника, если организуем и развернем вооруженную борьбу путем партизанских боев при активной поддержке народных масс, используя благоприятные природно-географические условия.

Когда многие рассматривали партизанскую войну как вспо­могательное средство регулярной войны, мы уточнили ее как основную форму борьбы, как боевой курс. Это была научно обоснованная и в то же время творческая мера, соответствующая нашим реальным условиям.

Когда кончилось обсуждение вопроса о развертывании организованной вооруженной борьбы с ее основой — партизан­ской войной, мы приступили к обсуждению мер для осуществле­ния намеченного курса.

Первый вопрос на повестке дня — строительство револю­ционных вооруженных сил. Во время этого обсуждения мы договорились: для начала в каждой местности создать неболь­шой партизанский отряд и вооружить его, а затем постепенно превращать его в крупные революционные вооруженные силы, на первом этапе — в батальон, а потом постепенно укрупнять его вплоть до Народно-революционной армии. Затем шли разгово­ры о приобретении оружия.

Обсуждение проблемы организации армии уступило место разговору об опорных базах. Где базироваться будущей антия­понской партизанской армии — в горах или в городах, или в сельских поселениях? Где создавать базы партизанских дейст­вий — в Корее или в Маньчжурии? Ведь все эти регионы были оккупированы японскими империалистами. По всем этим вопро­сам шел весьма серьезный обмен мнениями.

Любая армия должна иметь свой опорный пункт.  Это простейшая вещь, понятная даже ученику начальной школы.

Наши вооруженные силы будут бороться без обеспеченного государственного тыла, без поддержки регулярных войск. Поэ­тому им нужны опорные базы, на которых бы после боев люди безопасно отдыхали, приводили в порядок боевые ряды, запаса­лись оружием и боеприпасами, проводили военные обучения и лечили раненых. Только так мы могли бы вести партизанскую войну долгосрочно и неустанно. Поэтому при организации партизанской армии мы должны были одновременно создать собственными силами и опорные базы.

После оживленных дискуссий мы пришли к выводу: опорные партизанские базы создать в горных районах Цзяньдао, где имеются надежная массовая основа, определенные условия для материального обеспечения и благоприятные рельефные усло­вия. В обширной Маньчжурии интенсивность вражеского прав­ления была слабее, чем в Корее. И поэтому мы решили сейчас же базироваться в Цзяньдао, а потом, когда настанет подходящее время, выйти внутрь Кореи и обосноваться в дремучих лесах горы Пэкту и Ранримского горного хребта.

Опорные базы должны создаваться в основном в форме освобожденных районов, куда не доходил бы аппарат вражеско­го правления. Они непременно должны быть расположены в горных районах в бассейнах реки Туман, благоприятных как для проведения военных операций в Корее, так и для получения поддержки народа Родины. В притуманганских зонах было немало горных поселений, которые имеют хорошие условия материального обеспечения. Эти села неблагоприятны врагу для нападения и удобны нам для обороны.

Когда начали выбирать конкретные места для будущих опорных баз, Ли Гван, О Бин, Ким Иль Хван и многие другие товарищи наперебой высказывали немало хороших мнений. По их предложениям было решено создать опорные базы в трудно­доступных районах с природными крепостями, в таких, как Юйланцунь, Нюфудун, Ванъюйгоу, Хайланьцюй, Шижэньгоу, Саньдаовань, Сяованцин, Гаяхэ, Яоингоу, Дахуангоу, Яньтунлацзы. Здесь были сосредоточены революционные массы, кото­рые переселились сюда во избежание карательных операций японских войск после борьбы за «осенний урожай». Здесь уже было создано Красное ополчение, которое охраняло револю­ционные организации и жителей.

Чем глубже и подробнее стало обсуждение проблем, тем больше выдвигалось сложных практических вопросов, связан­ных с долгосрочной работой и сохранением опорных баз. Так, были поставлены вопросы: как организовать сельскохозяйствен­ное производство и другую хозяйственную деятельность, как создать мастерские по ремонту оружия и больницы, кому пору­чить задание вести работу по актам гражданского состояния и т. д.

На совещании мы обсудили и другие вопросы: о закладке в массах основы для вооруженной борьбы, о сформировании совместного антияпонского фронта народов Кореи и Китая, об активизации организационно-партийной и комсомольской работы.

Все эти важные вопросы непременно должны быть решены для развертывания вооруженной борьбы с ее основой — парти­занской войной. На совещании все вопросы были сформулирова­ны как руководящие установки.

Да, это было действительно гигантским, серьезным творче­ским делом. История партизанской войны любой страны, любо­го периода не дала нам такого образца, который применялся бы, как он есть, на практике революции в нашей стране. И нам пришлось мыслить обо всем своим умом и создавать опорную базу собственными силами. Это было неизбежной, я бы сказал, роковой задачей корейских коммунистов, которые были выну­ждены вести партизанскую войну в беспрецедентных в истории _трудных условиях, когда не было обеспеченного государственно­го тыла и поддержки регулярных войск.

Если мы при решении этой задачи догматически подражали бы чужому опыту, — кстати, в других странах партизанские бои предполагали поддержку со стороны регулярных войск и сов­местные действия с ними, — то мы не избежали бы непоправи­мых серьезных поражений.

В каком-то году, точно не помню, приехал к нам из Латин­ской Америки один руководитель движения сопротивления и попросил меня рассказать ему об опыте партизанской войны.

Ознакомив собеседника с некоторыми аспектами практики антияпонской войны, я отметил:

— В партизанской войне универсальных формул быть не может. Это гигантская творческая борьба, которая требует полного выявления творческого ума человека. Наш опыт, пожа­луй, мог бы послужить для вас определенной подмогой, но вам нельзя абсолютизировать и механически копировать его. Каж­дая страна имеет присущие ей условия. Так что и вам рекомен­дую создать и практиковать свои методы и формы борьбы, которые соответствовали бы условиям вашей страны. Вот в чем секрет победы.

Выслушав меня, он о чем-то долго размышлял и сказал:

— В моей стране много горных районов, но мы до сих пор не учли этих особенностей, опирались на партизанские действия в городах. Оттого, думается, у нас и мало было успехов, зато потерь было много. Впредь учтем реальные условия и проведем движение сопротивления главным образом путем партизанских боев в горных деревнях.

Обсуждение на совещании кончилось. Все мы договорились по возвращении с совещания немедленно организовать в своих районах партизанские отряды. На пороге — рождение нашей армии, наших вооруженных сил.

Как жаждали этого молодые люди, ударяя себя в грудь кулаками, когда погибали родные и товарищи в кровавых репрессиях и карательных операциях японских империалистиче­ских агрессоров! Теперь создание родной армии стало делом недалекого будущего, делом завтрашнего дня. Молодые участ­ники совещания все встали и во весь голос пели «Гимн револю­ции» и «Интернационал». Торжественно и громко звучала мело­дия — это было присягой перед любимой Отчизной и рево­люцией.

На совещании в Минюегоу присутствовали Тун Чанжун и несколько других коммунистов Китая. Это они были дальновид­ные революционеры, которые, исходя из особенностей Восточ­ной Маньчжурии, где абсолютное большинство населения со­ставляли корейские коммунисты, переселенцы из Кореи, с само­го начала придали большое значение дружбе между народами обеих стран и сотрудничеству корейских и китайских коммуни­стов в этом регионе.

Тун Чанжун не раз просил, чтобы выступали с важными речами корейские товарищи, которые, по его выражению, долгое время боролись в Восточной Маньчжурии и уже накопили немало опыта.

Я произнес агитационную речь на китайском и корейском языках поочередно. Говорил о нашем замысле насчет организации вооруженных отрядов и вооруженной борьбы, касаясь в основном обсужденных на совещании проблем.

Наши планы полностью одобрили и китайские товарищи. Они сошлись с нами во мнениях по всем вопросам: и о форме партизанской войны, и об организации партизанской армии, и об опорных партизанских базах.

С той поры гроза вооруженной борьбы народов Кореи и Китая, борцов против общего врага — японских империалистов, начала сотрясать весь материк. В кровопролитных боях начали пускать свои корни великие традиции корейско-китайской дружбы.

Минюегоуское совещание зимой 1931 года положило нача­ло антияпонской вооруженной борьбе. Это историческое сове­щание вызвало новый поворот в антияпонском национально-освободительном и коммунистическом движении в нашей стра­не. На совещании получила дальнейшее углубление и развитие линия на проведение вооруженной борьбы, намеченная на Калуньском совещании. Если в Калуне была подтверждена воля корейской нации перевести антияпонское национально-освобо­дительное движение на его высшую фазу — вооруженную борь­бу, то в Минюегоу еще раз подтвердилась эта решимость и официально объявлена война за разгром японских империали­стов под лозунгами «Оружием — на оружие! Революционным насилием — на контрреволюционное!» Именно на этом совеща­нии были разработаны главные тактико-стратегические принци­пы, определившие направления партизанской войны, и на этой основе был создан весь арсенал необычайно разнообразных методов и приемов вооруженной борьбы.

После совещания я и Тун Чанжун, сидя под Белой скалой, говорили о многом. Тогда, помнится, я услышал от него о Ким Ри Габе и его невесте Чон Ген Сук, о том, что Ким заточен в Даляньскую тюрьму и что она заботится о нем, томящемся в тюрьме, и, причислившись к коллективу текстильной фабрики, проводит комсомольскую работу.

Тун Чанжун сказал, что по составу жителей и партийцев Восточной Маньчжурии их большинство занимают корейские товарищи, что он желает, чтобы я, представляя их, хорошенько помогал ему.

— Главная сила в революционной борьбе в Восточной Маньчжурии — корейцы. Партизанская война может победить лишь при опоре на жителей из корейской нации. Сколько бы японцы ни сеяли рознь, но коммунисты обеих стран, думаю, смогут предотвратить национальные предрассудки. Впредь Осо­бый комитет будет уделять пристальное внимание работе с корейскими товарищами. Прошу вас оказать нам в этом боль­шую помощь. Я верю вам, товарищ Ким Ир Сен!

Я тепло принял его просьбу.

— О сплоченности двух наций прошу не беспокоиться. И мы этому делу уделяем особое внимание. Временное недоверие между народами Кореи и Китая будет рассеяно выстрелами партизанской войны!

И мы, улыбаясь, крепко пожали руки друг другу.

После этого я и Тун Чанжун часто вспоминали тот незабы­ваемый день.

И каждый раз, когда я посещал Китай, премьер Чжоу Эньлай в своих речах на приемах и на переговорах не раз отмечал, что в начале 30-х годов создание Антияпонской парти­занской армии и совместная борьба вооруженных сил Кореи и Китая против японских империалистов подняли корейско-китайскую дружбу на высокую ступень развития. О глубоких корнях традиций этой дружбы он высказывал много трогатель­ных слов.

Тогда я обрисовывал в памяти то место совещания в Минюегоу, где воцарилась такая теплота корейско-китайской дружбы. Тогда я с волнением вспоминал о тех близких нам китайских товарищах, которые с нами прошли под градом пуль сквозь пушечный дым, — Вэй Чжэнмине, Тун Чанжуне, Чэнь Ханьчжане, Ван Дэтае, Чжан Вэйхуа, Ян Цзинюе, Чжоу Баочжуне, Ху Цзэмине и многих других.

Чувства дружбы тоже исходят из человеческих сердец, и потому они становятся прочными, когда складываются через конкретные человеческие отношения. Такие теплые чувства, думаю, не остынут и через десятки, сотни лет.

Назад                              Содержания                              Вперед