|
I. Училище «Хвасоньисук»
После похорон отца его друзья задержались на несколько дней в Фусуне, они обсудили вопрос о моем будущем. По их совету и рекомендации я отправился в училище «Хвасоньисук» в середине июня 1926 года. В это время в нашей стране проходила демонстрация 10 июня. Это была массовая антияпонская демонстрация, организованная коммунистами, выступившими вновь на арену национально-освободительной борьбы после Первомартовского народного восстания. Широко известно всему миру, что Первомартовское народное восстание явилось водоразделом в повороте национально-освободительной борьбы от националистического движения к коммунистическому. В восстании передовые люди до мозга костей убедились в том, что буржуазный национализм больше не может быть знаменем национально-освободительной борьбы, и среди них быстро росла тяга к новому идейному течению. Благодаря их деятельности стал быстро распространяться марксизм-ленинизм. В следующем году после Первомартовского народного восстания появилась в Сеуле профсоюзная организация под названием «Родон кончжехвэ» (Общество трудовой взаимопомощи — ред.), а вслед за нею —- крестьянские, молодежные, женские и другие массовые организации. С начала 20-х годов нашего столетия под их руководством активизировалась массовая борьба в защиту прав и интересов неимущих масс, против колониальной политики японского империализма. В 1921 году вспыхнула всеобщая забастовка пусанских портовых рабочих. Впоследствии рабочие поднимали одну за другой забастовки в таких промышленных центрах, как Сеул, Пхеньян. Инчхон, и в других многих районах страны. Под влиянием рабочего движения волна арендаторских конфликтов против японских крупных помещиков и злостных корейских помещиков охватила Намурийскую равнину в Чэрене н остров Амтхэ, повсеместно в стране вспыхивали забастовки учащейся молодежи под лозунгом борьбы против колониально-поработительского просвещения, за свободу образования. Японские империалисты, прикрыв «сабельный режим» фиговым листком «культурного управления», приобщали лишь несколько прояпонских элементов к участию в «Консультативном совете" при генерал-губернаторстве, чтобы делать вид, что поощряют участие корейцев в политической жизни, а под мишурной вывеской «свободного волеизъявления народа», разрешив выпуск лишь нескольких видов газет и журналов на корейском языке, громогласно заявляли, будто наступил какой-то период благоденствия, но наш народ, не поддаваясь их обману, продолжал борьбу против агрессоров. Тенденция развития рабочего и других массовых движений потребовала мощных политических руководящих сил, способных осуществлять централизованное руководство ими. Идя навстречу такому историческому велению, в апреле 1925 года была создана в Сеуле Коммунистическая партия Кореи. К этому времени были созданы многочисленные политические партии рабочего класса и в ряде стран Европы. В первый период своего рождения Коммунистическая партия Кореи еще не имела своей руководящей идеологии, отвечающей действительности, не могла обеспечить единство своих рядов, глубоко пустить свои корни в гущу масс. Ввиду таких основных ограниченностей она не могла в полной мере выполнять роль авангарда рабочего класса, но ее основание явилось значительным событием, показавшим смену старого идейного течения новым и качественное изменение национально-освободительной борьбы, и способствовало развитию рабочего, крестьянского, молодежного и других массовых движений и национально-освободительного движения в целом. Коммунисты готовились к новой антияпонской демонстрации в масштабе всей страны. К этому времени скончался Сунчжон, последний король династии Ли. Смерть его вызвала взрыв антияпонских настроений корейской нации. Корейцы, встретившие извещение о смерти короля, все от мала до велика, в траурной одежде горько рыдали. Сунчжон как последний король символизировал династию Ли и после гибели страны, но и он умер, и копившиеся годами горе и скорбь о гибели страны взорвались снова плачем н рыданием. Гремел оркестр. Учащиеся пели песню, от которой массы еще больше скорбели и рыдали.
Прощай, дворец Чхандок! Навеки прощай! Иду я на тот свет, В тот край угрюмый. Вернусь ли снова я— Никто того не знает.
Век живите И век здравствуйте, Соотечественников-белоодежников Двадцать миллионов!
Их горькие плач и рыдания послужили сильным, как бомба, толчком и стимулом для новой злобы японским оккупантам. Там, где корейцы собирались и плакали, появлялась японская полицейская кавалерия, размахивая саблями и дубинками, зверски разгоняла их. Беспощадные улары дубинками обрушивались и на детей начальных школ. Страна погибла, но ты не скорби, король умер, но ты не плачь и заткни свой рот, — таков был удел народа. Таково было подлинное лицо правления генерал-губернаторства, обернувшегося из «сабельного режима» в «культурное управление». Жестокие репрессии и зверства врага, наоборот, подливали масла в огонь антияпонских настроений корейского народа, которые и без того разгорались ярким пламенем. Идя навстречу антияпонским настроениям народных масс, коммунисты решили провести антияпонскую демонстрацию в масштабе всей страны по случаю дня похорон Сунчжона и втайне готовились к ней. Однако этот секрет был выдан японским империалистам фракционерами, проникшими в подготовительный комитет по проведению демонстрации. И вся подготовка к демонстрации сопровождалась беспощадными репрессиями. Но патриотически настроенный народ не прекращал подготовку к выступлениям. И 10 июня, когда похоронная процессия проходила по улице Чонро, несколько десятков тысяч сеульцев развернули массовую демонстрацию, скандируя лозунги: «Да здравствует независимость Кореи'», «Японские войска, вон восвояси!», «Участники движения за независимость, соединяйтесь!» Гнев и возмущение, накопившиеся за 7 лет «культурного управления», взорвались наконец громким кличем «Да здравствует независимость!» И учащиеся начальных школ, одиннадцати-тринадцатилетние ребятишки, выстроившись в ряды, вышли на эту демонстрацию. Демонстранты смело дрались, вступив в ожесточенную схватку с вражескими вооруженными до зубов войсками и полицией. Вследствие происков фракционеров демонстрация 10 июня потерпела поражение, не выдержав варварских репрессий японских империалистов. Если идеи низкопоклонства буржуазных националистов явились одной из главных причин поражения Первомартовского народного восстания, то фракционные акции коммунистов раннего периода послужили главной причиной провала демонстрации 10 июня. Так, фракция Хваёпха, возглавляя демонстрацию, организовала ее со своей фракционной точки зрения, а фракция Сеульпха, противостоя ей, занималась обструкционистскими действиями. В связи с демонстрацией 10 июня было арестовано большинство главных лиц руководства Коммунистической партии Кореи. Инцидент с этой демонстрацией догола разоблачил лживость и коварство «культурного управления». В ходе этого движения наш народ продемонстрировал свою непоколебимую волю и дух борьбы — в любых трудных обстоятельствах вернуть себе потерянную Родину и отстаивать свое национальное достоинство. Если бы коммунисты, освободившись от фракционных взглядов, в едином строю и порядке организовали и возглавили эту борьбу, то движение 10 июня приняло бы более широкий размах и превратилось бы в общенациональную борьбу, нанесло бы более ощутимый удар по колониальному режиму японского империализма. Движение 10 июня преподнесло серьезный урок, что без преодоления фракционности нельзя добиться ни развития коммунистического движения, ни победы в антияпонской национально-освободительной борьбе. К тому времени я со своей точки зрения дал анализ результатов движения 10 июня. Мне было странно, почему организаторы этого выступления повторяли тот мирный способ, который наблюдался в дни Первомартовского движения. Как гласит изречение «К однодневной битве подготовь войска тысячу дней», чтобы мобилизовать народные массы на поле брани, необходимо в достаточной мере воспитать, организовать и подготовить их к сражению. Однако те, кто организовал и возглавил движение 10 июня, не провели заранее тщательную подготовку, они противопоставили вооруженным до зубов войскам и полиции десятки тысяч безоружных людей, и потому не избежали и не могли избежать трагических последствий. Мне было досадно, горько, я не мог уснуть при мысли об антияпонском движении, которое при каждой его вспышке терпело поражение за поражением, сопровождаясь массовыми убийствами. От этой неудачи все во мне вскипело, еще более укрепилась воля к борьбе за разгром японских империалистов и возрождение Родины. Охваченный таким идейным побуждением, я решил достойно проводить годы учебы в училище «Хвасоньисук», оправдывая завет отца, чаяние матери и ожидания народных масс. Это было двухгодичное военно-политическое училище при группировке Чоньибу, созданное в начале 1925 года с целью подготовки кадров Армии независимости. Участники движения за независимость и патриотически настроенные просветители, видевшие путь к национальному возрождению в подготовке реальных сил, прилагали активные усилия не только к созданию общеобразовательных школ, но и к учреждению военных училищ, нацеленных на подготовку военных кадров. Их усилиями были открыты в различных районах Маньчжурии ряд военных учебных заведений: курсы «Синхын» (в уезде Люхэ), Шилипинское военное училище (в уезде Ванцин), Сяошахэский военно-учебный пункт (в уезде Аньту», училище «Хвасоньисук» (в уезде Хуадянь) и др. Главную роль в движении за создание военных учебных заведений играли такие крупные деятели движения за независимость, как Рян Ги Тхак, Ли Си Ен, О Дон Чжнн, Ли Бом Сок, Ким Гю Сик, Ким Чва Чжи" н другие. В училище «Хвасоньисук» поступали воины действительной службы, отобранные в ротах при группировке Чоньибу. Число поступающих новобранцев спускали сверху в каждую роту, а рота отбирала и направляла в училище лучших своих юношей. Когда учащиеся пройдут полный двухгодичный курс учебы, их направляли в свои роты с новыми служебными разрядами, назначаемыми по их успеваемости. Бывало, что некоторые юноши поступали в училище и не из Армии независимости, а по рекомендации отдельных личностей, но это были редкие случаи. Поэтому мыслящие цветущие юноши мечтали поступить именно в это училище. Теперь почти никого не осталось в живых из товарищей по училищу «Хвасоньисук», которые могли бы вспомнить те прожитые нами годы. Еще при жизни моего отца я почти не обращал внимания на вопрос о моем будущем и на семейное хозяйство, но после смерти отца невольно приходилось заботиться о своем будущем и о ряде других сложных проблем, связанных с содержанием семьи. Будучи убит глубоким горем и скорбью по утрате отца, я задумался над своим будущим. Меня не оставляли стремление во что бы то ни стало выполнить волю отца, посвятить всю свою жизнь и всего себя делу движения за независимость страны, а также желание учиться дальше, кода позволят обстоятельства, даже если это и обременит мать. Уходя от нас, отец завещал дать мне возможность окончить среднюю школу, но семейные обстоятельства не позволили мне даже изъявить желание учиться дальше, как бы мне ни хотелось этого. Если я пойду в школу, то плата за обучение ляжет тяжелым бременем на плечи матери, ей будет невмоготу за счет мизерного дохода от стирки чужого белья и шитья на кого-то обеспечивать бедную семью и каждый месяц оплачивать мою учебу. А тут еще после смерти отца в один прекрасный день лишился занятий и дядя Хен Гвон, работавший его помощником. В аптеке, оставленной отцом, почти не было лекарств. Именно тогда-то друзья отца и предложили мне учиться в училище «Хвасоньисук». В завещании, которое отец оставил матери, прощаясь с нами, содержался и наказ о моей дальнейшей учебе. Последняя просьба отца к матери и дяде — написать его друзьям об этом и воспользоваться их помощью, когда я стану учиться дальше. По завету отца мать так и поступила. Она написала им письма. Ничего не поделаешь: время было такое безжалостное, что без искренней посторонней помощи ни дня нельзя было прожить. И после похорон отца вопрос о моем будущем становился злобою дня для сторонников движения за независимость, оставшихся в Фусуне. О Дон Чжин сказал мне: — Я послал письменную рекомендацию Чвэ Дон О (его псевдоним Исан). Иди в училище «Хвасоньисук», там учись военному делу, тебе это подойдет. А словопрениями независимости не добьешься. Это же воля твоего отца. Окончишь училшце, о дальнейшем твоем будущем мы позаботимся. Иди в училище и учись там сколько угодно! Друзья отца, видимо, думали подготовить из меня себе резерв, продолжателя их дела. Руководители Армии независимости уделяли внимание подготовке своего резерва и делали упор на воспитание кадров. Это было дело похвальное. И я с удовольствием согласился с предложением О Дон Чжина. Я был очень благодарен деятелям движения за независимость за столь чуткую заботу о моем будущем. Их намерение послать меня в военное училище, подготовить и направить в кадры движения за независимость совпадало с моим стремлением посвятить всю свою жизнь делу освобождения Родины. Только военное противоборство приведет к победе над японским империализмом, и тот, кто искушен в военном деле, может стать в первые ряды движения независимости — таковы были мои взгляды того времени. Теперь был открыт путь к осуществлению моей мечты. Я видел в этом училище прямой путь, ведущий к арене антияпонской борьбы за независимость. Стало легко на душе, и я поспешил уехать в Хуадянь. Как-то раз один из иностранных политических деятелей обратился ко мне: «Каким образом Вам, Президент, коммунисту, удалось попасть в военное училище, ведаемое националистами?» Думаю, вопрос этот вполне возможный, закономерный. В дни, кода я поступил в училище «Хвасоньисук», я еще не начал свое участие в коммунистическом движении. Мое мировоззрение еще не достигло такого зрелого этапа, чтобы я мог считать марксизм-ленинизм полностью своим собственным идеалом. Если и можно сказать о знаниях о коммунизме, усвоенных мною до тех пор, то это лишь прочитанные мною в Фусуне брошюры «Общий смысл социализма» и «Жизнь Ленина». И, зная понаслышке о развитии новорожденного Советского Союза, где были осуществлены идеалы социализма, я только безгранично сочувствовал социалистическому, коммунистическому обществу. Вокруг меня было больше националистов, чем коммунистов. Каждый раз при передвижении из одного края в другой преподаватели школ, где я учился, пробуждали во мне больше идей национализма, чем коммунизма. Мы жили в окружении национализма, который со своим не игнорируемым влиянием имел более чем полувековую историю, хотя и ему было суждено уступить место новому идейному течению. Говорили, что в училище много бравых юношей, что наряду с политическим обучением ведется и военное, причем обучение ведется бесплатно. Это заставило меня принять решение идти в Хуадянь. Можно мне было и подумать о более идеальной обстановке и условиях учебы?! Будучи не в силах приобрести плату за учебу, я желал учиться дальше, лелеял мечту встать на путь возрождения Родины по завету отца! Собственно говоря, я в то время возлагал большую надежду на обучение в училище «Хвасоньисук». Я даже оставался доволен тем, что за два года обучения в училище можно пройти полный курс средней школы, да еще и военное дело. Выйдя из дому, я часто оглядывался назад, на село Яндицунь, где покоится прах отаца, и на провожавших меня издалека мать и младших братьев. Мне было грустно, и я шел тяжелой походкой. Я с беспокойством думал о матери, которой приходилось одной мыкать горе вместе с младшими братьями. Содержать семью одной матери на такой немилой земле, как в Фусуне, в то время было не легко. Помня наказ матери: путник не оглядывается назад, я старался владеть собою, не падая духом. Путь по суше от Фусуна до Хуадяня был примерно 300 ли. Порядочно живущие люди легко проделывали этот путь в карете, но у меня было мало денег на дорогу, так роскошествовать мне было нельзя. Хуадянь — это горный городок в провинции Гирин, расположенный в 50 – 60 ли от места слияния рек Сунгари и Хуефахэ, он был одним из известных центров движения за независимость в Южной Маньчжурии. Когда я тронулси в путь, один из деятелей движения за независимость в Фусуне, беспокоясь обо мне, говорил: — Училище «Хвасоньисук» терпит большую нужду, и будет тебе тяжело. Конечно, когда Армии независимости в целом терпит тяжелый финансовый кризис, может, условия жизни в общежитии училища будут и неудовлетворительными, но такие трудности для меня были нипочем. Я же рос, питаясь похлебкой из неочищенного зерна, ходил в одежде из грубой хлопчатобумажной ткани, и мне думалось: как ни тяжела жизнь в училище, вряд ли она будет тяжелее, чем жизнь в родном доме в Мангендэ. Меня несколько тревожило только одно: как встретят меня в училище «Хвасоньисук»? Я же еще совсем подросток, нет и военного опыта. Но меня утешала и служила мне большой опорой мысль о том, что там живут друзья моего отца: в Хуадяне — Ким Си У, а в училище — Кан Чжэ Ха. По прибытии в Хуадянь по наказу матери я в первую очередь навестил Ким Си У. Он был управляющим хозяйственно-интендантской службой а Хуадяне при группировке Чоньибу. Это было самоуправляющееся учреждение, заботящееся о жизни корейцев, проживавших в ведаемом им районе. Такие службы были и в Фусуне, и в Паньши, были они и в таких краях, как Куаньдянь, Ванцинмынь, Саньюаньпу. Ким Си У, деятель движения за независимость, имел связь с моим отцом еще с того времени, когда он жил в уезде Часон. После Первомартовского народного движения он приехал в Китай, действовал в районах Линьцзяна и Дандуна. В 1924 году он переместился в Хуадянь. Построив в Хуадяне рисоочистительную фабрику, он обеспечивал средства в фонд движения за независимость, обращал большое внимание на просвещение масс. Построенная им фабрика – это и есть Енпхунская рисоочистительная фабрика на улице Наньдацзе. Он, выполняя должность управляющего, в то же время ведал рисоочистительной мельницей, за счет вырученных от нее денег обеспечивал Армию независимости продовольствием, брал финансовое шефство над училищем «Хвасоньисук» и расположенной неподалеку от него корейской образцовой начальной школой. Еще с того времени, когда я жил и Линьцзяне, его простота, широкая натура и стойкий характер северянина пленили меня, и я очень любил и уважал его. И управляющий Ким тоже искренне любил меня, как своего родного сына, как племянника. Ким Си У и его жена, чинившие во дворе курятник, завидев меня, всплеснули руками, с возгласами изумления и радости тепло приняли меня. Кур у них во дворе было так много, что я чуть было не наступил на них. Вместе с Ким Си У я направился в училище «Хвасоньисук». Он сопровождал меня в одежде, пропахшей запахом рисовых отрубей, присушим рисоочистительному промышленнику. Училище находилось на берегу Хуефахэ. Сквозь дзельковую рощу виднелись соломенная крыша с крутым наклоном и темноватые стены из зеленых кирпичей, какие обычно бывают в любом месте Маньчжурии. За зданием училища, через площадку, стояло училищное общежитие. И училище, и общежитие были такие невзрачные, каких я себе и не представлял. Полный сожаления, я старался утешать себя: «Пусть, мол, здание и неказистое, это ничего не значит, лишь бы учеба была настоящая, только бы удалось хоть в таком скверном домишке научиться многому поучительному, этого мне и достаточно!» Однако спортивная площадка здесь была настоящая, большая и просторная. Подходя к училищу, я с надеждой и любопытством осматривал его. И мне вспомнился случай, когда мы жили в Бадаогоу. В зимнюю стужу без меховой шапки приходил к нам О Дон Чжин, который вместе с моим отцом подолгу советовался об учреждении училища «Хвасоньисук», вот этого самого. Осмотр здания этого училища, куда я пришел поступать, навеял на меня глубокие раздумья. Встретил меня в своем кабинете начальник училища, человек среднего возраста, низкого роста, с впечатляющим лицом и лысою головой. Это и был Чвэ Дон О. Он был учеником Сон Бен Хи, главы третьего поколения служителей религиозной секты чхондогё, одного из инициаторов Первомартовского народного восстания, называемых «группой 33-х». Окончив курсы, учрежденные Сон Бен Хи, он вернулся в свой родной край Ичжу открыл там частную школу содан, в которой учил детей служителей секты чхондогё. Так он начал движение за независимость. Он участвовал в Первомартовском движении, а после эмигрировал в Китай, где открыл Религиозный совет служителей чхондогё, развертывал патриотическую религиозную деятельность среди эмигрантов-соотечественников. Начальник училища с болью в душе напомнил, что ему не удалось участвовать в похоронах моего отца, что это, может, на всю жизнь останется тяжелым камнем у него на душе. Он вместе с управляющим некоторое время делились воспоминаниями о моем отце. Очень впечатляет наставление Чвэ Дон О, данное мне в тот день. – Сон Чжу, – говорил он, – ты своевременно пришел в наше училище. Движение за независимость страны переживает новый период, требующий талантов. Уже канули в Лету времена Хон Бом До и Рю Рин Сока, когда действовали наобум. Чтобы взять верх над новыми японскими методами ведения боев и новыми видами вооружений, необходимы свои новые методы ведения боев и новые виды оружия. Кто будет разрешать этот вопрос? Его обязано разрешить именно новое поколение, такое, как ты, Сон Чжу... Кроме того, начальник училища рассказывал мне много поучительного. Не раз подчеркивая скудность условий питания и ночлега, он наказывал, что надо терпеть и выносить те или иные трудности, заглядывая в будущее независимой Кореи. С первого взгляда мне показалось, что он человек спокойный по натуре, но обладающий поразительным даром слова. В тот день в доме Ким Си У приготовили для меня ужин. За скромно накрытым столом, говорящим об искренности и сердечности хозяев, уселся я с представителями старшего, отцовского поколения. Меня охватили глубокие чувства. Еще бы! Такая встреча… На краю круглого стола стояла бутылка хлебной водки. Я думал, что он принес ее для себя, чтобы пить ее во время еды, но, к моему удивлению, налив рюмочку, он предложил ее мне. Мне было так неловко, что я махнул обеими руками, отвергая такое предложение. Я растерялся не на шутку, это было первое в моей жизни обращение ко мне как к взрослому. Был случай, когда Чан Чхоль Хо предлагал мне стакан водки при похоронах моего отца, увидев, что я в глубокой скорби, но то же было обращение к человеку в трауре по отцу, и больше ничего. Но Ким Си У обращался ко мне как к взрослому. Изменялся и тон обращения. Все это было мне необычно. – Слыхал я, что ты приедешь, и с горестью вспомнил о твоем отце. Вот и велел я достать бутылку волки. Когда твой отец приезжал в Хуадянь, вот так же вместе садились мы за этот стол. И я предлагал ему рюмку водки. Сегодня ты выпей за отца эту рюмочку. Ты же теперь глава семьи! С этими словами управляющий непринужденно предложил мне рюмочку, но я не мог легко поднять ее. Рюмочка была такая маленькая, что могла бы поместиться в одной пригоршни, но в ней таился такой неизмеримо большой вес. За этим столом, где Ким Си У обращался ко мне как к взрослому, я испытывал чувство высокого долга, побудившего меня вести себя, как взрослые, во имя Родины и нации. Он выделил мне одну комнату, которой он пользовался как спальней и личной библиотечкой. Он говорил мне голосом, не допускающим никаких возражений: уже был разговор с начальником училища, так что не думай столоваться в общежитии, оставайся в моем доме. Он напомнил еще, что перед смертью мой отец написал ему письмо с просьбой позаботиться обо мне и что он обязан только выполнить его просьбу. И в Фусуне, и в Хуадяне друзья моего отца проявляли всю свою искренность по отношению ко мне. Так относясь ко мне, они, видимо, и старались выполнять свой долг перед моим отцом. Тогда их такая искренность и такое чувство долга заставляли меня думать о многом. В них таилось заветное чаяние и пожелания представителей отцовского поколения, чтобы новое поколение выполняло достойно свою долю во имя независимости страны, гражданский свой долг. Их ожидания заставляли меня, сына Кореи, представителя нового поколения, испытывать чувство высокой ответственности перед Родиной. И я твердо решил тогда свято хранить в своем сердце завет отца, прилежно учиться и пройти военную подготовку так, чтобы оправдать ожидания народных масс. Со следующего дня у меня началась новая жизнь в военном училище. Чвэ Дон О провел меня в класс. Увидев меня, курсанты диву дались: откуда взялась такая малютка-боец за независимость! Они, видимо, думали, что я, боец-подросток, бывший на побегушках в какой-то роте, скатился вот к ним. Среди курсантов, – а их тут было более 40 человек, – не было ни одного такого малолетка, как я. Большинство их – юноши лет 20. Среди них был и женатый с черными усами, уже имеющий детей. Все они доводились мне старшими братьями или даже дядями. Когда начальник училища представил меня, все дружно зааплодировали. По распоряжению преподавателя я занял место в первом ряду у окна. Рядом со мною сидел курсант по имени Пак Чха Сок из 1-й роты. Каждый раз, когда начиналось занятие, он стал коротко наушничать мне на биографии преподавателей и на их кажущиеся ему отличительные стороны из их личных характеров. С самым глубоким уважением он представил мне военного инструктора Ли Уна. По его словам, Ли Ун – член Военного совета группировки Чоньибу, он учился в офицерской школе Вампу. То было время, когда к выходцам из того военного училища все относились с уважением как к важным персонам. Он говорил, что его отец в Сеуле ведает большой аптекой, поэтому ему часто присылают инсам (женшень – ред,), он настроен несколько бюрократически, что его дефект это, но он эрудированный, разносторонне способный и пользуется уважением у курсантов. Еще говорил Пак Чха Сок, что преподают в училище такие предметы, как история Кореи, география, биология, математика, физкультура, военное дело, история мировой революции, и на бумажке написал мне режим дня в училище. Так завязалась моя дружба с Пак Чха Соком, который позже, когда мы вели вооруженную борьбу, оставлял в моей душе неизбывную боль. Впоследствии он сбился с пути, но в годы учебы в этом училище наша дружба с ним была исключительной, мы относились друг к другу как родные. В то день, пополудни, ко мне в дом Ким Си У пришел Чвэ Чхан Гор из 6-й роты вместе со своими товарищами – их было больше десятка. Видимо, с первого взгляда они составили обо мне неплохое впечатление. Я совсем еще малышом поступил в училище, и им, видимо, из любопытства захотелось поговорить со мной. На голове у Чвэ Чхан Гора был большой шрам. У него был широкий лоб, а брови черные, как и подобает мужчине. Он был высокого роста, крепкого сложения, такой красивый, что если бы на голове у него не было шрама, его вполне можно было бы назвать красавцем. В его манере говорить и держать себя таилось привлекательное, манящее своей мягкостью и вежливостью доброе человеческое качество. С первого же взгляда он произвел на меня неизгладимое впечатление. — Сон Чжу! Тебе, говорят, только четырнадцать лет, но ты выглядишь не по возрасту взрослым. Как же ты таким малолетком служил в Армии независимости и как поступил в наше училище? Это был первый вопрос, заданный им мне. На его устах постоянно блуждала улыбка, он не сводил с меня глаз, будто встретился с закадычным другом, с которым дружил долгие годы, резвясь под одним кровом. Я говорил ему всю правду, коротко отвечая на каждый интересующий его вопрос. Узнав, что я старший сын Ким Хен Чжика, они то удивлялись этому, то смотрели на меня завидующими глазами и с еще большим радушием относились ко мне. Чтобы узнать побольше о действительности нашей Родины, которую я испытал, они завалили меня всякими вопросами. А спустя некоторое время я, в свою очередь, задавал вопросы Чвэ Чхан Гору о службе в Армии независимости. Он начал свой рассказ с того, как появился у него шрам на голове. Рассказывал он забавно, несколько шутя. Рассказ его был интересным и оригинальным. Себя он всегда представлял третьим лицом, что было его особенностью. Где нужно было говорить: «Так сделал я» или «Я был обманут», он говорил: «Так сделал Чвэ Чхан Гор», «Чвэ Чхан Гор был обманут». Говоря такой манерой, он вызывал у собеседников смех. — Это было в то время, – начал он, – когда Чвэ Чхан Гор был рядовым солдатом Рян Сэ Бона. Однажды Чвэ Чхан Гор поймал сыщика под Кайюанем, конвоируя его, остановился в гостинице. Фу, какой расхлябанный он, Чвэ Чхан Гор! Перед сыщиком клевал носом! Усталость дала себя знать: проделал десятки ли. А сыщик в это время, развязав веревку, взял топор и ударил им Чвэ Чхан Гора по голове, да и убежал – дай бог ноги, куда глаза гладят. К счастью, этот подлец не успел ударить прямо в голову. Вот такую трагическую историю имеет этот «орден» на голове у Чвэ Чхан Гора. Если человек распустится, не избежать ему участи Чвэ Чхан Гора… Мы говорили по душам около двух часов. Он был очень интересным человеком. Сколько было у меня товарищей в молодые годы! Их сотни, тысячи!' Но такого интересного парня, как Чвэ Чхан Гор, я увидел впервые. Он всегда представлял себя в третьем лице, умел говорить красиво, речь его лилась гладко, как по маслу. Впоследствии я еще подробнее узнал о его жизненном пути. Его отец ведал небольшой гостиницей в Фушуне. Отец желал, чтобы сын, помогая ему, занимался предпринимательством, а он покинул дом и вступил в армию с решимостью посвятить себя борьбе за независимость страны. Когда он служил в Армии независимости, бабушка не раз приезжала в Саньюаньпу, чтобы вернуть внука с этого избранного им пути, но он так и оставался непреклонным, говоря: «Теперь не время сидеть в своей гостинице, ведь страна обречена на гибель!» Кроме Чвэ Чхан Гора, Ким Ри Габа, Ке Ен Чхуна, Ли Чжэ У, Пак Гын Вона, Кан Бен Сона, Ким Вон У, я сближался еще с многочисленными юношами, которые приходили в наше училище из разных районов Южной Маньчжурии и Кореи с одним желанием участвовать в антияпонском движении. Почти каждый день после обеда они приходили ко мне в дом Ким Си У, чтобы поделиться со мной своими мнениями. Я был благодарен и в то же время удивлен тем, что приходили ко мне не один-два, а многочисленные товарищи по учебе. Так стал я сближаться со старшими по возрасту. Они были старше меня лет на 5 – 10. Именно поэтому много было товарищей, старших меня по возрасту, среди моих соратников в период молодежно-ученического движения и подпольной революционной деятельности. За несколько дней учебы в училище я узнал, что материальное положение училища, тяжелее, чем я слышал об этом от одного из деятелей движения за независимость в Фусуне. Если и можно было назвать имуществом что-то в этом училище, так это были только старые столы и стулья, да несколько спортивного инвентаря. Но я решил жить большой мечтой. Пусть помещения здания и тесны, и темноваты, и ничем не примечательны, но какие бравые молодцы там живут и растут под этой соломенной крышей! У училища нет денег, но много бравых молодцов. В этом отношении его вполне можно было назвать богатым. Я был очень рад этому.
|