10. Незабываемые люди

Как-то раз в Пхеньяне мне довелось встретиться с Фиделем Кастро и долго разговаривать с ним о боевом опыте периода антияпонской революционной борьбы. Тогда гость задавал мне массу вопросов. Один из них — как мы решали вопрос с продовольствием в вооруженной борьбе?

Я ему говорил: был и метод решения вопроса с продовольствием путем захвата его у врага, но народ постоянно предостав­лял нам продовольствие.

И в годы молодежно-ученического движения и подпольной деятельности местное население кормило нас и предоставляло нам ночлег.

Шанхайское временное правительство и такие организации Армии независимости, как группировки Чоньибу, Синминбу и Чамибу, учреждали по-своему законы, собирали с населения денежные пожертвования и средства в фонд армии, но мы так не поступали. Было время, когда мы нуждались в деньгах для революционной деятельности, но нам нельзя было учреждать закон о взимании налогов с населения. Привязав его к каким-либо законам или правилам, ходить с приходно-расходной книжкой под мышкой, чтобы собирать деньги — с чьего дома сколько, а с другого-то сколько, — такой метод вообще не соответствовал нашим идеалам. Наша позиция была такова: если население даст — берем, а не даст — и то ничего.

 Но население, в какой бы обстановке оно ни находилось, рискуя жизнью, помогало нам. Оно, будучи пробужденным и мобилизованным, всегда проявляло заботу о нас, революционе­рах, как о своих родных детях. Поэтому мы всегда верили в народ. У нас не было случая, чтобы мы голодали хоть разок там, где есть народ.

Начав борьбу с голыми руками, по существу с нуля, мы могли победить лишь благодаря тому, что народ активно поддерживал нас и оказывал нам содействие. Хен Чжон Ген, Ким Бо Ан, Сын Чхун Хак из Гуюйшу, Рю Ен Сон, Рю Чхун Ген, Хван Сун Син, Чон Хэн Чжон из Калуня, Пен Дэ У, Квак Сан Ха, Пен Даль Хван, Мун Си Чжун, Мун Чжо Ян, Ким Хэ Сан, Ли Мон Рин, Чвэ Иль Чхон из Уцзяцзы — все они незабываемые люди, которые оказывали нам искреннюю помощь в Южной и Средней Маньчжурии.

И в дни, когда им приходилось питаться жидкой похлебкой, нас кормили кашей, оказывая нам теплый прием. Нам было неловко доставлять хлопоты местным жителям, и порой мы спали в дежурке школы под «предлогом» того, что по срочному делу нам следует работать ночь напролет. Если в Калуне ночлегом для нас служило классное помещение Чинменской школы, то в Гуюйшу и в Уцзяцзы — классные помещения Самгванской и Самсонской школ.

Когда я спал в классном помещении Самгванской школы, подложив под голову деревянный валик, ко мне приходил Хен Гюн. Он сердился на меня и, взяв мою руку, приглашал меня к себе.

Хен Гюн, член ССИ и боец КРА, был человек умный, честный, доброй души.

Его старший брат Хен Хва Гюн, занимаясь работой Крестьянского союза в Гуюйшу, очень помогал нам.

Оба брата состояли в нашей организации, а их отец был участником движения за независимость страны. Все члены их семьи относились к нам с исключительной любезностью и теплотой.

Хен Ха Чжук, отец Хен Гюна, занимал довольно солидное место и положение среди сторонников движения за независи­мость. Ха Чжук — это был его псевдоним, а его настоящее имя — Хен Чжон Ген. Жители Гуюйшу называли его не настоящим именем, а псевдонимом. К тому времени среди корейских сооте­чественников, проживавших в Маньчжурии, не было человека, который не знал бы Хен Ха Чжука.

И мой отец при своей жизни часто напоминал о нем, имел с ним глубокие дружественные отношения. Они были не просто друзьями, а как товарищи, которых связало единомыслие в движении за независимость, часто встречались, делились своими заветными мыслями, с горячим чувством братства уважали и поддерживали друг друга, посвящали себя делу движения за независимость.

Хен Ха Чжук был председателем Центральной юридической комиссии Тхоньибу, а затем членом администрации Чоньибу, а в годы существования Кунминбу ведал работой политотдела Революционной партии Кореи, которую националисты называ­ли единственной партией нации. Он был сведущим и в коммуниз­ме, в будничные дни сочувствовал молодежи, стремившейся к коммунизму, легко общался с ней.

Когда Ким Хек, Чха Гван Су и Пак Со Сим учреждали Общество по изучению общественных наук в районе Люхэ и повсеместно создавали организации АСМ, он часто выступал в качестве лектора в целях просвещения молодежи. Те, кто слушал его лекции в годы учебы в училище и Хвахынской средней школе в Ванцинмыне, часто вспоминали о нем.

Каждый раз, когда я бывал в Гуюйшу, Хен Ха Чжук предоставлял мне ночлег в своем доме.

— Ничего не надо стесняться, думай, что ты у старшего брата твоего отца, — так он постоянно обращался ко мне. Он был на добрый десяток лет старше моего отца.

Находясь в его доме дней десять, двадцать, а то и целый месяц, я вел работу с массами. В каком-то году, точно не помню, мы в Гуюйшу с семьей Хен Ха Чжука праздновали националь­ный майский праздник тано.

Собственно говоря, в то время, предоставляя ночлег, кормить гостя в одном доме не один день, а по нескольку недель, было не легко. Соберут урожай — отдадут его помещику в уплату за аренду и от урожая-то остаются рожки да ножки, да еще кормят революционеров. Так что семьям-то приходилось едва-едва сводить концы с концами.

Несмотря на это, в его доме старались тогда угощать меня аппетитными кушаньями. Порой резали и курицу, приготовляли и соевый творог тубу, и блюдо из растертых соевых бобов, сваренных с зеленью, и свекольный суп, заправленный соевой пастой.

Когда женщины его семьи, приготовляя тубу, мололи соевые бобы на жернове, и я тоже, засучив рукава, принимался крутить ручной жернов. Каждый раз, помню, когда я садился перед жерновом и помогал им, Ким Сун Ок, жена Хен Хва Гюна, которой на вид лет 22 — 23, не могла поднять глаз от смущения.

Хотя Хен Ха Чжук принадлежал к националистической ор­ганизации Кунминбу, но не скрывал, что состоит в ее новаторой группе, откровенно заявлял и о том, что в дальнейшем он будет участвовать в коммунистическом движении.

Говорили, что после моего отъезда из Гуюйшу Хен Ха Чжук уезжал в Сиань, избегая грызни между своими людьми внутри Кунминбу. Тогда продвинулись туда войска Чжан Сюэляна, и Хен Ха Чжук, видимо, последовал за ним, возлагая на него надежду. Чжан Сюэлян отличался сильными антияпонскими настроениями, и было немало людей, которые решили развер­нуть под его зонтом антияпонское движение. В период до и после Маньчжурского события многочисленные деятели движения за независимость Кореи, действовавшие в трех провинциях Северо-Восточного Китая, переместили арену своей деятельности в Шанхай, Сиань, Чаншу и другие места.

Каждый раз после освобождения Родины, когда я совершал визиты в зарубежные страны, проезжая через Северо-Восточный Китай на поезде или пролетая на самолете, я не сводил глаз со знакомых маньчжурских гор и рек, вспоминая о Гуюйшу, вспоминая о Хен Ха Чжуке, вспоминая о его детях.

«Разумеется, нет уже в живых Хен Ха Чжука, — думал я, — но из его детей, вероятно, остались хоть один или двое. Почему же нет о них ни слуху ни духу? И я-то беспомощен разыскать их, — не знаю их адресов, но они-то могли же написать мне письмо. Беспокоить-то других легко, а отблагодарить-то вот как не легко».

Однако, совершенно неожиданно для меня, весной 1990 года состоялась после долгой разлуки волнующая встреча с детьми Хен Ха Чжука.

Его старшая сноха Ким Сун Ок хранила целые 60 лет посуду из латуни, которой я пользовался в ее доме, и ручной жернов, на котором мололи соевые бобы, готовя для меня тубу, и прислала их в наш Музей революции. Статья об этом была опубликована в журнале «Торачжи», издаваемом корейцами в Гирине, ее перепечатала наша газета «Нодон синмун».

Узнав, что еще живы те благодетели, о которых не было ни слуху ни духу вот уже шесть десятков лет, я не мог удержаться от нахлынувших глубоких чувств. Я же думал: когда-нибудь страна станет независимой, обязательно щедро отблагодарю за услуги в Гуюйшу. Меня обуревало горячее желание поскорее повидать­ся с ними, своими руками накрыть им скромный обеденный стол и поделиться воспоминаниями о прошлых годах.

И Ким Сун Ок говорила, что ей хотелось бы хоть разок увидеть меня, пока она жива, и тогда могла бы со спокойной душой умереть.

И в марте 1990 года от моего имени пригласили ее к нам. И вот мы встретились. Но, к великому сожалению, ей было уже 80 лет, от сильной старческой болезни она не могла даже ходить свободно.

Вместе с ней приехали в нашу страну шестеро ее детей. Все они были для меня как бы чужие, незнакомые. Был среди них и сын Хен Гюна. У него рот был такой же, точь-в-точь от­цовский. И это их сходство напомнило мне забытые черты по­койного Хен Гюна. Казалось, он, воскреснув, появился передо мной.

Мы поместили их в гостиницу, построенную в качестве резиденции для высоких иностранных гостей, предоставили им возможность ездить по стране. Они пробыли у нас примерно с месяц.

Было жаль, что она плохо слышала. И произношение у нее было неточное, и память ее сильно ослабела. Хотя после 60-летней разлуки мне и довелось чудом встретиться с одной из благодетельниц, о которых я так беспокоился, не зная, живы они или нет, но мне не пришлось свободно обменяться с ней заветными мыслями. Я думал, что представится возможность достаточное время делиться воспоминаниями о прожитых годах в Гуюйшу: если она что-то не вспомнит, то я дополню, а если я не вспомню что-то, пусть дополнит она. Но такой надежде сбыться не довелось, рухнула надежда, и мне было от этого грустно и досадно.

И ее дети толком не знали о судьбе и деятельности Хен Ха Чжука. И я подробно рассказывал им о том, как он боролся за независимость Кореи, как помогал нам в революционной рабо­те. Это и была моя обязанность, поскольку я хорошо знаю о его деятельности.

Пусть ты рожден от одних предков, это еще не значит, что дело предшественников будет продолжаться само собой их потомками. Только те потомки, которые толком знают боевые заслуги погибших предшественников и свято хранят и дорожат ими, могут надежно продолжать революционное дело, начатое отчим или дедовским поколениями.

На месте моей встречи с Ким Сун Ок были и Кон Гук Ок, а также Мун Чжо Ян и Мун Сук Гон, которые оказывали нам большую помощь в революционной деятельности в Уцзяцзы.

Кон Гук Ок — дочь Кон Ена, который целые три года вместо меня носил траурный головной убор и траурную одежду, когда скончался мой отец. В ту пору, когда я учился в Юйвэньской средней школе в Гирине, — точно не помню, в каком году, — во время каникул приехал я в Фусун и увидел дома жену Кон Ена с ее дочкой, к которой муж относился неприветливо за то, что у нее на лице возник шрам. Та девочка и есть эта вот Кон Гук Ок.

Помню, однажды сразу же после освобождения страны я руководил в Пхеньяне работой заседания Крестьянского союза и встретился с пектонцем, участвовавшим в собрании в качестве делегата. Я спросил его: «Не знаете ли вы, где живут члены семьи покойного Кон Ена?» Кон Ен — уроженец Пектона, поэтому мне казалось, что его жена и дочь, вероятно, живут в своем родном краю.

Тот ответил, что в Пектоне много людей по фамилии Кон, но он не слыхал, что семья Кон Ена осталась в живых.

Его ответ очень меня огорчил. Семьи других погибших патриотов появляются, но лишь о семье Кон Ена ни слуху ни духу, и я ощутил в душе какую-то тягостную пустоту.

К тому времени мы вели подготовку к строительству в Мангендэ училища для детей погибших революционеров.

После победного возвращения на Родину я обменялся приветствиями с жителями Пхеньяна на общественном стадионе и вернулся через 20 лет в родной дом, где ждали меня дедушка и бабушка. Приходили ко мне товарищи по начальной школе. Они предлагали построить среднюю школу, носящую мое имя, на месте Сунхваской школы, где одно время учительствовал мой отец. Они уговаривали: Мангендэ — это известный край, где родился Полководец Ким Ир Сен, как было бы хорошо по­строить здесь большую школу, присвоить ей имя Полководца и назвать «Средней школой имени Ким Ир Сена»!

До того времени в моем родном краю не было средней школы. Я им говорил: «В былые времена погибло много патрио­тов, которые вместе со мной сражались в горах с оружием в руках. Закрывая глаза, они завещали мне: когда Корея станет независимой, взять и обучать их сыновей и дочерей, вырастить их замечательными революционерами. С того времени я всегда думал: когда Корея станет свободной, буду по их заветам обучать детей ушедших от нас товарищей, чтобы они продолжа­ли волю своих родителей. И вот Родина стала независимой. И эта решимость все более крепла во мне. В Мангендэ нужно построить не среднюю школу, а училище, чтобы воспитывать детей погибших революционеров».

Тогда сельчане выразили свое недоразумение: «Сколько будет их, детей погибших революционеров? Неужели их будет столько, чтобы построить для них даже училище?» Такие люди находились отчасти и среди руководящих кадров, работавших на важных постах партийных и государственных администрати­вных учреждений. Они даже не могли и представить себе, ско­лько патриотов сложили головы на полях сражений во имя Ро­дины.

При виде таких людей я не мог не удивляться. Сколько бы­ло погребено мною боевых товарищей в горах и на полях чуж­бины?!

И вот за счет риса, который пожертвовали крестьяне в фонд процветания Родины из своего первого урожая, собранного ими после земельной реформы, мы построили в Мангендэ училище для детей павших революционеров.

Для розыска детей павших патриотов, которые должны учиться в этом училище, были направлены многочисленные работники в различные районы страны и в районы Северо-Восточного Китая. Тогда сотни детей павших революционеров приехали из Китая. И некоторые товарищи, работающие ныне членами Политбюро ЦК нашей партии, вернулись к тому времени на Родину вместе с товарищем Рим Чхун Чху.

А иные дети павших патриотов торгашествовали на улицах Расителями или табаком. Встретив весть об открытии Революционного училища в Мангендэ, они сами приходили к нам. Среди них были и дети бойцов Армии независимости, и дети павших патриотов, которые в прошлом вели антияпонскую борьбу, состоя в таких организациях, как профсоюзы и крестьянские союзы.

Но нигде не появлялась Кон Гук Ок.

Каждый раз при выезде в районы провинции Северный Пхеньан я расспрашивал о судьбе членов семьи покойного Кон Ена, просил местных руководящих работников поискать их. Каждый раз, когда я еду в училище отмечать праздник вместе с курсантами и вижу, как они весело танцуют и поют, тогда невольно всплывают в моей памяти лица жены Кон Ена и ее дочки Кон Гук Ок: жена Кон Ена приходила к нам в дом на улице Сяонаньмынь в соломенных лаптях, с дикими съедобными растениями, завязанными в платок, на голове, а ее дочка на спине у матери облизывала кончиком языка свой маленький кулачок. И, казалось, сердце у меня разрывается на части.

Лишь в 1967 году я отыскал ее, Кон Гук Ок. Тогда уже не было в живых ее матери. Если бы мать Кон Гук Ок знала, что Ким Ир Сен и есть Ким Сон Чжу, она бы немедленно пришла ко мне. Но она не знала, кто такой этот Ким Ир Сен. К тому же власть в руках компартии, а ее муж служил в Армии независимо­сти, и она, видать, сомневалась, не посмотрят ли на них другими глазами, и, вероятно, не рассказала своей дочке о том, чем занимался ее отец.

Как только отыскали дочку Кон Ена, Кон Гук Ок, мы послали ее в Высшую партийную школу. Окончив ее, она работала в Пхеньянском горкоме партии, а затем в музее при Министерстве железных дорог. Ныне она ушла на пенсию по старости и отдыхает дома.

Ким Бо Ан из Гуюйшу, как и Хен Ха Чжук, был другом моего отца. Он был и командиром роты Армии независимости.

Он выражал сожаление, что я захожу только к Хен Ха Чжуку, а к нему — ни разу. Когда мои товарищи заходят к Ким Бо Ану, он говорит им, что между ним и Ким Хен Чжиком отношения необыкновенные и что он к Сон Чжу относится необыкновенно, но почему-то Сон Чжу ни разу не заглядывает к нему.

Узнав об этом, каждый раз, когда я бывал в Гуюйшу, обязательно к нему заходил.

Обзаведясь аптекой, Ким Бо Ан часть вырученных денег жертвовал в фонд шефства над Самгванской школой, которой заведовали мы. Будучи большим активистом по части образова­ния, он уделял необыкновенное внимание делу просвещения детей и молодежи. Когда мы приглашали его с просьбой выступить с лекцией в Самгванской школе, он с удовольствием принимал наше приглашение.

Ким Бо Ан с горестью сетовал: «Население Гуюйшу не умеет даже считать деньги, можно лис такими неучами добиться независимости?»

Люди нашего времени, может, не поверят, что взрослые не умели считать деньги, но к тому времени среди китайцев и переселенцев из Кореи, проживавших в провинции Гирин, было много людей, несведущих в денежных расчетах. В обращении тогда находились деньги разных видов и разного качества. В провинции выпускались свои деньги, в уезде другие, к тому же были гиринские гуаньте, мукденские даяны, гиринские сяодаяны и еще какие-то иньдаяны, каждая монета имела свою стоимость, поэтому, кто не имел образования, тот на базаре и не мог разбираться в этом сонмище разных денег.

И мы собирали крестьян в вечернюю школу, на уроках арифметики учили их распознавать и подсчитывать деньги.

И те неучи, на которых со стороны смотрели косо за неумение подсчитывать деньги, стали свободно решать задачи из четырех арифметических действий. Увидев это, Ким Бо Ан, очень довольный, восклицал: «Еще бы! Корейцы вообще народ умный! Интересно смотреть, как неуч становится ученым!» Он приходил глянуть и на вечернюю школу, посещал и уроки в Самгванской школе.

Учащиеся старшего класса Самгванской школы все без исключения были умными и талантливыми. Из них до сих пор в моей памяти остаются, в частности, Рю Чхун Ген и Хван Сун Син.

Обеих рекомендовали в эту школу революционные органи­зации Калуня. Рю Ен Сон, отец Рю Чхун Ген, работал учителем в Чинменской школе, оказывал нам большую помощь в революционной работе. К тому времени им, Рю Чхун Ген и Хван Сун Син, было лет не выше 14 — 15.

Когда мы из Гуюйшу возвращались в Калунь или в Гирин, мы просили их доставлять наше оружие. Китайская военщина не так сильно обыскивала женщин.

Они всегда добросовестно выполняли нашу просьбу. Скры­вая оружие под юбками, они следовали за нами, отставая от нас метров на 50. По дороге китайская военщина не раз обыскива­ла нас, но на них не обращала внимания, пропускала их равно­душно.

Хван Сун Син, вернувшись на Родину после освобождения страны, занималась земледелием в своем родном краю. Она трудилась на славу, как подобает члену Детской экспедиции в годы учебы в Самгванской школе, слыла мастером богатого урожая. Всю свою жизнь она прожила достойно, окруженная любовью и уважением людей. А в послевоенные годы некоторое время она работала и депутатом ВНС КНДР.

Рю Чхун Ген жила в Маньчжурии, странствуя по разньм районам. Желая провести последние годы своей жизни на Роди­не, как и Ли Гван Рин, она вернулась на Родину в 1979 году.

Если она, как и Хван Сун Син, вернулась бы на Родину в свои молодые годы, и она стала бы известной деятельницей, проводи­ла бы вторую половину своей жизни более благотворно во имя общества и народа. В годы учебы в Самгванской школе Рю Чхун Ген слыла подобающей своей надежде девочкой: среди учениц она выделялась умением хорошо писать и говорить, отличалась самым ярким умом.

Когда мы вели подготовку к созданию партизанского отря­да в Аньту, она писала мне о своем желании приехать ко мне и продолжать борьбу. Тогда мы торопились с подготовкой к вооруженной борьбе, а я думал, что если начнется эта наша борьба, то женщинам будет трудно следовать за мужчинами. И я не послал ей свое согласие на ее приезд в Аньту.

Еще до того времени мы хотя и много говорили, что женщины должны пользоваться равными с мужчинами правами, но считали их неподходящими к вооруженной борьбе.

Если в том же году, когда Рю Чхун Ген вернулась на Родину, было бы ей лет 50, то мы направили бы ее на учебу и привлекли бы к общественной деятельности.

Наш принцип был таков: как только разыщем тех, кто в былые годы непосредственно участвовал в революционной борьбе или был причастным к ней, независимо от того, что они уже в несколько пожилом возрасте, послать их на учебу, дать им подходящие места, чтобы они могли заниматься политической деятельностью. Как бы ты ни был умен и каким бы способным ни был, если ты долгие годы, не занимаясь общественной деятельностью, будешь зарываться с головой в дела семейные, то будешь неизбежно терять способность мышления, станешь несведущим в жизни, и у тебя, как говорится, будет ржаветь воззрение на жизнь.

После освобождения страны немало ветеранов революции и людей, кто был причастным к революционной борьбе, не выдвигались на соответствующие посты, оставались, как говорится, втуне. Фракционеры долгие годы не представляли их к выдвижению на руководящие посты, ссылаясь на то, что ветера­ны антияпонской революции хотя и имеют за плечами хороший опыт прошлого, но они, мол, «неучи», никуда не годятся. Но если они действительно «неучи», то надо было бы послать их учиться, упорно воспитывать их, чтобы они стояли на своих ногах. Но фракционеры отстранили их и закрывали на них глаза.

Вот почему мы приняли необходимые меры: если найдутся дети павших революционеров и те, кто был причастным к нашей революционной борьбе, посылать их на учебу в Высшую партий­ную школу или в Академию народного хозяйства, а потом выдвигать их на руководящие посты в соответствии с их подготовленностью.

Если не учиться, не вести жизнь в организациях, то и ветераны революции становятся отжившими свой век людьми.

Через вышеуказанный процесс многочисленные ветераны революции, дети павших революционеров и те, кто содействовал нашей антияпонской революционной борьбе, росли способными руководителями партии и государства, видными общественны­ми деятелями.

Одним из таких лиц был и Мун Чжо Ян из Уцзяцзы. В бытность свою заведующим орготделом Уцзяцзыской организа­ции АСМ, он вместе с Пен Даль Хваном, Чвэ Иль Чхоном, Ли Мон Рином, Ким Хэ Саном оказывал нам большую помощь. Вместе с нами он писал много статей, часто выступал с речами, с большим азартом участвовал и в создании массовых организа­ций. И собрания, вероятно, больше всего проводились в его доме.

Когда я был в Уцзяцзы, много доставлял хлопот семьям Мун Си Чжуна, старшего брата Мун Чжо Яна, и Чвэ Иль Чхона.

Мун Си Чжун был человек добрый и щедрый. Несколько месяцев кормил нас бесплатно. Когда мы действовали в Уцзяц­зы, он зарезал для нас и свинью, прося нас об одном — во что бы то ни стало вернуть стране независимость. Это, кажется, проис­ходило как будто вчера. Я долго жил в его доме, питался, пользовался ночлегом. Мне каждый раз подавали на обеденный стол соленый чеснок. Ничего не скажешь, каким вкусным был этот чеснок! Вкус его был исключительно оригинальным. И после освобождения страны, когда я встретился с дочерью Мун Си Чжуна — Мун Сук Гон, тотчас же вспомнился мне тот самый соленый чеснок, и я пригласил ее в свой дом, чтобы она научила нас методу засолки чеснока.

Каждый раз, когда я бываю на периферии, подают мне на обеденный стол соленый чеснок, но вряд ли можно сравнить его по вкусу с тем соленым чесноком, который я когда-то аппетитно ел с вареной чумизой, разбавив ее водой.

Недавно Мун Чжо Ян отметил свой 80-летний юбилей. Вспоминая прожитые годы в Уцзяцзы, я направил ему букет Цветов и накрыл в его честь юбилейный стол.

Когда я бывал в Уцзяцзы, по нескольку недель находился и в доме Чвэ Иль Чхона, бывшего председателем местной организации АСМ и главным редактором журнала «Ноньу». В те времена его звали и Чвэ Чхоном или Чвэ Чхан Соном. Чвэ Хен У, под именем которого были изданы «Краткий очерк истории корейского революционного движения за рубежом», — это его псевдоним, под которым он занимался сочинением трудов в Сеуле после освобождения страны.

Он считался самым образованным в Уцзяцзы. Он не писал стихов, как Ким Хек, но владел талантом незаурядного прозаи­ка. По нашему совету он, находясь несколько лет в Чанчуне, вел подпольную деятельность и работал начальником филиала редакции «Тоньа ильбо». Тогда он собирал массу материалов о нас, писал много хороших статей, часто посылал их в печать.

Чвэ Иль Чхон был «поднадзорным лицом», за которым неотступно следила японская контрразведка. За воротами заведуемого им филиала редакции «Тоньа ильбо» чуть ли не каждый день несли дежурство японские жандармы и сыщики, зорко следя за ним. Противник стал обращать на него внимание за то, что он продолжал и в Чанчуне работу с молодежью и что он в тесной связи с патриотически настроенными деятелями внутри страны зачастую вел пропаганду о нас. После того, как мы начали вооруженную борьбу в Восточной Маньчжурии, он рекомен­довал в антияпонские партизанские отряды несколько юно­шей-активистов, непосредственно подготовленных организа­цией АСМ. Подлинное описание национально-освободительной борьбы корейцев в Маньчжурии в «Кратком очерке истории ко­рейского революционного движения за рубежом», его живое и страстное перо, чем безукоризненно воспроизведены эти собы­тия, следует оценивать как плод, добытый и выращенный в ходе такой революционной практики.

Когда Чвэ Иль Чхон находился в Шэньяне и Пекине, он не раз приезжал в Сеул, где рассказывал видным деятелям страны и представителям различных слоев населения о боевых успехах в антияпонской вооруженной борьбе. После того, как была созда­на Лига возрождения Родины, он разъяснял им Программу этой лиги из десяти пунктов. По его агитации Научное общество корейских языковедов и Движение этнографов, которые возглав­лял Ли Гык Ро, целиком и полностью поддерживали Программу Лиги возрождения Родины и в соответствии с ее духом разверты­вали борьбу в защиту национальной культуры и духа нации.

Когда усиливались преследования и надзор со стороны японских ведомств, Чвэ Иль Чхон приехал в Сеул с материалами о нашей борьбе и движении за независимость страны, которые он как начальник филиала редакции «Тоньа ильбо» собирал лично в различных районах Маньчжурии. Он передал целиком эти мате­риалы Ли Гык Ро, который тогда возглавлял Научное общество корейских языковедов, как это было уже сказано выше. Среди этих материалов были и кипы номеров журнала «Ноньу», который мы издавали в Уцзяцзы.

— Эти материалы, — говорил Чвэ Иль Чхон, обращаясь к Ли Гык Ро, — имеют ценность национального сокровища. За мной постоянный надзор и слежка, и мне не под силу хранить эти материалы. По ним я хотел бы написать историю, когда страна станет независимой. Прошу вас, уважаемый Ли, что бы ни случилось, бережно хранить их до того времени.

Оставив материалы с такой просьбой, он снова уехал в Маньчжурию.

Сразу же после освобождения страны Чвэ Иль Чхон взял обратно у Ли Гык Ро эти материалы, которые тот бережно хранил по его просьбе, и тут же написал «Краткий очерк истории корейского революционного движения за рубежом». Эта книга была напечатана на регенерированной бумаге даже с песчинка­ми, изготовленной из макулатуры, но она пользовалась такой широкой популярностью, что читателей ее и не счесть. Молодые интеллигенты, специалисты по истории и литературе, переписы­вали весь текст и с увлечением читали.

После освобождения Кореи военная администрация США, определив антикоммунизм и акты против Севера в качестве «государственной политики» южнокорейского режима, поддер­живала его штыками. И в такой жуткой обстановке Чвэ Иль Чхон писал карикатуру, посвященную антияпонской борьбе, разжигал среди детей и молодежи дух антиимпериалистической и антияпонской борьбы.

Поистине поразительно, что после освобождения страны, когда в Сеуле царили политический беспорядок и хаос, ему удалось, напрягая всю силу воли и духа, написать такую весомую книгу, как «Краткий очерк истории корейского революционного движения за рубежом».

После освобождения страны он выступил на политическую арену Южной Кореи, работал на таких важных постах, как заведующий политотделом Революционной партии Кореи, заведующий отделом ЦК Новой прогрессивной партии, член Комис­сии для приветствия Полководца Ким Ир Сена, член исполко­ма Лиги национальной самостоятельности. Идя рука об руку с Ре Ун Хеном, Хон Мен Хи, Ким Гю Сиком, он самоотверженно боролся за сплочение демократических сил и объединение Севера и Юга. В годы Отечественной освободительной войны он был убит в Сеуле от рук реакции.

«Краткий очерк истории корейского революционного движения за рубежом» — это его незаконченное произведение. Вообще он решил после завершения второй книги написать третью, но, выступив на сложную политическую арену Южной Кореи после освобождения, не мог улучить и капли времени на это и его план остался невыполненным. Насколько мне извест­но в следующей книге он намеревался всесторонне описать нашу революционную деятельность.

Если бы Чвэ Иль Чхон остался жив, то непременно та книга вышла бы в свет. Тогда появились бы интересные исторические материалы, связанные с историей нашей революционной дея­тельности.

С той поры утекло много воды, мало осталось в живых тех, кто мог бы вспомнить период антияпонских революционных лихолетий. Тем более мало осталось людей, могущих вспомнить ранний период нашей деятельности. И моя память не безгранич­на. Многое из пережитого забыл и я, бывает и такое, что из-за туманности прошлого не могу точно вспомнить даты и людей.

Из людей, оказывавших нам помощь в Южной и Средней Маньчжурии, особенно сильное впечатление оставила Чон Ген Сук, невеста Ким Ри Габа.

Ким Ри Габ, будучи главным героем инцидента с «Цзиньгангуанем» («Дачэнгуань»), выступает и в «Кратком очерке истории корейского революционного движения за рубе­жом».

Весной 1930 года полицейские из японского консульства, переодетые китайцами, ворвались в дом О Сан Хона (О Чхун Я) на улице Фусинцзе в Гирине. Варвары, заткнув Ким Ри Габу рот и связав ему руки и ноги, увезли в Чанчунь.

Впоследствии на судебном процессе его приговорили к тюремному заключению сроком на 9 лет и отвезли в тюрьму в Далянь.

Родители Чон Ген Сук были против бракосочетания своей дочери с таким революционером, как Ким Ри Габ. Но она решительно шла вопреки воле родителей, бросила дом и уехала в Далянь к любимому. Тогда ей было всего лет 18 — 19. Она поступила на текстильную фабрику, возглавила там комсомоль­скую организацию, искренне помогала Ким Ри Габу, заточенно­му в тюрьму.

Об этом мне рассказывал Тун Чанжун, работавший секрета­рем Восточноманьчжурского Особого комитета. Когда он вел подпольную партийную работу в Даляне, повидался с Чон Ген Сук. Тронутый ее пламенной, искренней любовью к революцио­неру, он говорил: «После встречи с ней убедился, что корейская женщина отличается беззаветной верностью и непоколебимой волей».

Слушая его, и я был растроган ее благородными качествами. Я вновь восстанавливал в памяти ее образ: когда я прибыл в Ванцинмынь на съезд Молодежной федерации Южной Маньчжурии, она приготовила мне ужин и намекнула на террористи­ческий план группировки Кунминбу. И считал я Ким Ри Габа настоящим счастливцем.

Нет конца рассказам о тех многочисленных благодетелях, которые варили нам кашу, собирали, кроха по крохе, деньги и давали их нам на оплату за обучение и на дорогу, когда мы, коммунисты нового поколения, исходили по обширным землям Маньчжурии, чтобы спасти нацию.

Не перечесть еще таких людей, о которых до сих пор нам неизвестно: где они, живы ли они или нет. Появились бы они хоть и сейчас, я чувствовал бы себя облегченно, будто свалилась бы гора с плеч. Как было бы хорошо, если я мог бы угостить их хоть разок и вместе с ними поделился бы копившимися десятилетия­ми заветными воспоминаниями!

Но вряд ли я могу таким образом отплатить им за все их усилия и услуги, за их искренность, проявленную ко мне в былые годы.

Я думаю: сделать жизнь народа еще богаче, предоставить ему еще больше благ, довести до победного конца революцию, начатую при поддержке и помощи народа, — вот что является наивысшей отплатой и подарком им. Не сделав такой отплаты, никто из коммунистов не вправе говорить, что он выполнил свой долг перед народом.

Назад                               Содержания                               Вперед